Жизнь Штефана Великого

— А мы неплохо там промыслили, — заметил рэзеш, шевеля усом. — Так вы, честные купцы, думаете, что это самое письмо от Александра Доброго еще сохранилось?

— Должно быть, сохранилось.

— Может статься. Только вот, что я скажу вашим милостям: господарев меч — наилучшая расписка.

— Это верно, — поспешно согласились купцы.

Татарские послы, отужинав, сидели и слушали, ничего не понимая. Их было двое: один старый, с седой бородкой в виде мочалки, с толстыми черными губами, обветренными декабрьской стужей; другой — молодой и проворный, с почти белобрысым лицом, редко встречающимся у татарского племени. Это был Ахмет-мурза, тот самый, что за три года шесть раз побывал со своими отрядами в Польше. Старика звали Ливан Кадыром, и был он самым доверенным человеком Гирея.

— Что говорит начальник стражи? — спросил Ахмет купцов.

Старшина, учтиво поклонясь, поведал притчу с распиской.

Старик счел нужным посмеяться, обнажив при этом последние оставшиеся зубы: два нижних, один — верхний.

— Есть и другой долг, — сказал он. — Тот не оплатишь и всем Покутьем. Спроси начальника стражи, ходил ли он со Штефаном-Воеводой в Коломию. Ходил?

— Говорит — не ходил.

— А может, хотя бы знает, что там было?

— Говорит, что молдавские и ляшские бояре изрядно там поели и попили.

— Возможно, но было там и другое; и сам Штефан-Воевода — никому о том не говорит, только иногда булатным железом пишет. Расчет еще не окончен; и сей начальник стражи, если ему угодно, еще побывает в ляшской стороне.

Когда сотнику Тоадеру Боре перевели слова татарина, он задумался. Что там могло стрястись? Одному господу богу известно. Да и какое нам дело, рэзеши, до господарских забот? Конечно, можно делать вид, что знаешь обо всем на свете, а коль случится такой тайный промысел, то лучше молчать и улыбаться: дескать, мы тоже знаем толк в таких делах. А что, если его величество круль обругал Штефана-Воеводу? Возможно и обругал. Оттого, должно быть, и замирился вскоре господарь с султаном Баязетом. А все вроде не верится: ведь короли да цари — люди иного склада, не оскверняют уста свои непотребными словами.

— Что бы там ни было — а вышло неплохо, — заговорил он, поворотясь к купцу. — Из-за той досады замирилась Молдавия с землей, откуда набегали волки. Теперь стада наши пасутся без опаски до самых дунайских заводей; и турок не осмеливается хватать овцу, знает, что лишится головы. Такой мир и покой настал, что денно и нощно славим всевышнего, за добрую мысль господаря. Нашим хлебным ямам уже не грозит опасность; скотина тучнеет на полянах и отгонных полях. Наступили семь изобильных лет, про которые в книгах сказано. Господарь разъезжает по стране, жалуя людям земли и творя правый суд. И кое-кто из сермяжников за отвагу выходит в бархатники. Искусные зодчие возвели новые хоромы в Васлуе, Яссах и Хырлэу, другие завершают в разных местах господаревы храмы; много милостей увидели от князя чернецы и попы. Теперь, что ж выходит? Раз у нас все хорошо, то следует стать и нам волками для других? Что говорит старый татарин? Хан опять поднимает рать?

— Этого он не может признать, — отвечал с улыбкой сучавский купец. — Но посольства князей и королей, в мирное время имеют свой особый смысл; ведь у них много дела нет на этом свете — им лишь бы воевать. Что еще угодно твоей милости спросить?

— Спроси молодого мурзу, хорошо ли погулял в Лехии на похоронах круля Казимира? Все королевские войска с панами были тогда в Кракове, а крымские отряды пустились в это время грабить.

— Не способно нам такое спрашивать. И так видать, что хорошо погуляли.

— А как им гулялось после похорон, когда круль Альбрехт собрал войско?

Купцы засмеялись. В самом деле, такого отважного и гордого короля давно не знала Польша. Кому не ведомо, какую трепку задал тогда Альбрехт татарам! И все же они успели нагрузить кибитки и умчаться восвояси. Татары не воюют; они нападают ради ясыря; таков их закон.

— По-своему они тоже правы: ведь саблей кормятся. Так вы говорите, господа честные купцы, что по весне пойдем походом в Лехию, мы с одной стороны, а они с другой?

— Ничего мы о той войне не знаем, честной боярин. Сохрани нас господь от напасти.

— А чего же тогда едут послы в Сучаву?