— Вот соседка мне и сообщила, что поймали его. Он заказ получил, на аристократа какого-то, в Верхнем городе… В тюремной башне заперли. И повесить собирались на рассвете. Я тогда в истерику впала… рыдала, орала и Алиха во всех грехах винила. Уж не помню даже чего наговорила-то… но на слова не скупилась… Как будто бы он что-то сделать мог… А он… молча выслушал. Губы только в ниточку сжал… дверью хлопнул, ушел. Он часто уходил, в кузне ночевал. Ругались мы. Я и не подумала… Всю ночь проревела, Жерена оплакивала, а утром узнала. Алих его из тюрьмы вытащил… уж не знаю как, а пол стены разворотил. А сам, — она сглотнула, — сам там и погиб… стражники кинжалом подрезали…
Селеса села на кровати и закачалась, держась за голову:
— Я всем соседям сказала, что Алих заболел… и детям. А его тело Гирем с ребятами по-тихому домой через две ночи переправили… Жерен потом несколько лет в бегах был. А когда вернулся, ко мне пришел. А я, дура, — она всхлипнула и зарыдала, — выгнать его не смогла. А сейчас так, вообще… как я детям в глаза смотреть буду? Отца их на смерть отправила, — прошептала она, — а сама за убийцу его замуж вышла? Что мне делать, Елька?!
— Что делать, что делать, — повторила я, пытаясь сообразить хотя бы что-то. По-хорошему, следовало бы взять паузу и попытаться уложить в голове все то, что я узнала. А то чувствовала я себя, будто мне на чердак накидали кучу коробок с неизвестным содержимым и теперь требуют срочно сказать, есть ли там серебряная ложечка с яблоневым цветком на конце? И сказать, что не знаю, нельзя. — Встать, привести себя в порядок, умыться и успокоить детей. Прошлое не изменишь, Селеса. Надо жить дальше. Но и всей правды детям знать не нужно. Скажи, что замуж выходишь, что Жерен их папкой будет. Дети любят его. И он их тоже.
— Елька, — всхлипнула Селеса и обняла меня, зарыдав с облегчением, — как я рада, что Жерен тебя привел. Хотя поначалу ненавидела… прости… ревновала… дура, я, дура…
Ничего себе заявочки, я машинально обняла ее тоже. А я даже не заметила ничего. Умеет Селеса чувства свои скрывать. До поры до времени.
Дошка с детьми сидела на кухне. Она больше не плакала, но на ее личике застыла такая скорбь, что мне стало больно. Малышня сидела рядом притихшая и испуганная. Мы с Селесой вышли, Дошка вскинулась и с криком: «Мамка!», — кинулась обнимать мать. И малышня за ней.
А Селеса присела на корточки, обнимала деток и что-то шептала им. Рассказывала…
Я присела рядом с Лушкой и обняла его. Как-то очень больно стало вдруг от того, что мы с ним совсем одни на всем свете.
— Мам, — прошептал он, — хорошо, что у нас еще Анни есть, да?
— Да, сынок, — шмыгнула я носом. — Хорошо…
И, правда, почему люди плачут и от боли, и от радости?
Глава 27
День у меня сегодня выдался богатый на события. Как с раннего утра ни секунды покоя не было, так до самой ночи я и не присела.
Как Селесу успокоила, детей в порядок привели, накормили, напоили да спать уложили. После такого бурного утра им надо было отдохнуть. Даже Дошка через три минуты спала, счастливо улыбаясь. А малышню мы с Селсесой из-за стола на руках выносили.
Потом покупками занялась. Рассортировала и убрала все, что для себя купила. Спустила квас и пиво в погреб, перевязав горлышки чистой тряпицей. Набила тюфяк свежей соломой, оставив немного для тележки.
Пока Лушка спал, Анни искупала. Порадовалась, как девочка окрепла за это время. Уже и не скажешь, что совсем недавно скелетик был. Потяжелела, появилась умильная младенческая пухлость, и даже складочки наметились на ручках и ножках. А еще она стала улыбаться. Смотрела на меня, щерила беззубый ротик в роскошной улыбке и радостно дрыгала ручками и ножками.
Несмотря на истощение и антисанитарию первых дней, пупочек у нее зажил хорошо. Она ничем не заболела и, вообще, была беспроблемным ребенком. Животом не страдала, газики не мучили и даже срыгивала очень редко. Спала спокойно, и почти не плакала.
Росла она хорошо, менялась. Газки из голубых сделались темно-зелеными, а полупрозрачный младенческий пушок на голове обрел ярко-рыжий цвет, как будто бы я ей тоже хной намазала. Красивая девка будет. Как только вернемся в королевский замок, я ее удочерю, будет она ненаследной принцессой.
Главное вырастить ее и Лушку. И воспитать так, чтобы не потерялись они оба, попав в тронный зал, когда сотни глаз смотрят и ловят каждое твое слово и взгляд. А для этого мне нужно, чтобы иногда мы могли бы быть теми, кем на самом деле являемся: принцем и принцессами. Тогда я смогу научить детей всему, что знаю сама.
Пока размышляла, успела помыть накормить и уложить Анни рядом с Лушкой.
Я спустилась вниз, Селеса суетилась на кухне. Она встретила меня виноватой улыбкой.
— Елька, ты прости за то, что я на тебя все вывалила. Не буду просить, чтобы молчала, знаю, что сама никому не расскажешь.
— Не расскажу, — улыбнулась. А Селеся дипломатична. Вроде и не не сказала, но просьбу свою озвучила.
— А это? — Кивнула она на улицу, где стояла моя тележка, — ты что затеяла-то?