Жизнь, смерть и возрождение

Остановился барин и все на него смотрит, как только перестал старик молиться, барин к нему подошел и говорит:

— Дед, откуда ты и куда идешь? Чей крестьянин?

— По старости своей я ни чей, а Божий, а иду в вотчину к мужичкам такого то барина; и назвал его имя. Удивился барин и говорит:

— Зачем же ты идешь?

— А вот иду помочь им и научить их терпению да прощению, чтобы они своему барину простили, да никакого зла ему не сделали, да научить их и помочь, чтобы лучше жилось.

— Это ты-то в твои лета, в рубище? — и даже улыбнулся, как ни скорбно ему было.

A дед говорит:

— Почему же? когда доброе дело делаешь, Господь из одного часа два делает, из одного года — два года, а что беден я, так не в богатстве одном покой; вот барин богат был и стал хуже разбойника, никому не помогает; а научать можно и без денег, а деньги сами придут.

Удивился барин его речам, сел рядом и говорит:

— Дед, я, ведь, тот барин.

— Тем хуже для тебя, — говорит, — лучше бы было, если бы ты им не был.

Барин не ожидал, думал, мужик испугается, а он так просто ему сказал, и прихлынула к его сердцу вся та скорбь, что наложил он на людей, и зарыдал он и говорит:

— Да, ты правду сказал, что лучше бы я им не был.

Но старик положил ему руку на голову и говорит:

— Сам знаешь, что тебе мало времени осталось, а теряешь его на слезы; за дело скорее принимайся, уже давно пора; а то уж я за тебя хотел идти дело делать; и все бы успел, a мне и жить-то всего ничего не осталось.

Стал тут барин с ним беседу вести, как и что делать, а старик слушает и поучает его, и смотрит барин на него, а у старика лицо светлое такое и как звезды горят глаза; и понял барин, что этот старик не простой.

Пошел барин домой, а у него уж и огни потухли и все спят. Вошел в дом, а в доме чад от бала стоит, посуда горой навалена, от яств объедки одни, и стало ему так тошно и подумал он:

— И как это я до сих пор все это терпел.

Прошел он прямо в свою комнату. Заперся и начал все бумаги разбирать, проверять, что осталось и чего уже нет и что еще можно сделать. Но осталось мало, а денег совсем нет и все запутано. Сидит, разбирает и не заметил, как утро пришло; солнышко вышло; стали люди просыпаться.

Встали люди и дивятся, что на дворе день уже, солнце светит, а у барина все еще огонь горит. Встала и барыня и ей доложили, что пришел барин поздно ночью, и до сих пор огонь у него горит и дверь заперта; не случилось ли, мол, чего с нами. Барыня испугалась, в дверь стучится, кличет, а он ей отвечает:

— Оставь меня, как дела покончу, приду к тебе.

Рассердилась барыня. «Какие такие дела, только пугаешь, а нам время ехать, ведь, вчера звали нас на охоту, оленей бить»; и опять стучит:

— Ехать на охоту пора, сам обещал.

— Не поеду, — говорит, — и ты дома сиди, будет оленей бить, не до оленей.

Ну, пождала, пождала, да в слезы:

— А мое новое охотничье платье, ты с ума сошел! — и у дверей визжит, кричит, в дверь бьет. Вышел барин, стоит и смотрит, а она еще пуще.

— Что ты издеваешься, что-ли, надо мной? Тебе говорят, нас ждут!

— Пусть ждут, а мы не поедем.

Бух барыня на пол, ногами бьет, и хохочет и плачет; ну, словно одержимая. А он стоит и думает:

— Господи, и не уже ли я ее так любил, что из-за нее столько лет и столько душ морил, и что в ней? И противна и она сама ему стала и то чувство, что он за любовь к ней принимал.

— Ну, — говорит, — девушки, несите свою барыню, а как дурь сойдет, скажите мне, — с ней разговор нужно мне держать, да готовьте дорожные сундуки, а там видно будет.

Хлопнул дверью и опять сел за дела; а барыня услыхала и сразу стихла, очнулась и думает: «Что это такое? Видно, куда веселей ехать хочет, видно, в чужие края, давно просилась, все денег не было, а теперь нашлись; ну, да ладно, не сразу соглашусь, нечего баловать, покричу еще немного, мягче будет».

До вечера не вышел барин, а как стемнело, вышел и говорит:

— Доложите барыне, чтобы пришла.

И видят люди, что у барина и лицо другое и не похож, как будто, на себя и все притихли; а сундуки уже готовы; барыня велела все свои наряды уложить, чтобы и задержки не было. Услыхала, что зовет, пришла в его комнату, а он сидит, как ночь, только грудь вздымается, и жаль ему ее, да решил, а то опять все прахом пойдет.

— Вот, — говорит, — у нас дела совсем расстроены; жить, как жили, нельзя, а потому я решил вот что: у тебя есть небольшая вотчина, собирай все свои вещи и всякую кладь и поезжай туда пока, а я тут останусь и буду все поправлять. Довольно пировать. При хорошем житье, этой вотчины с тебя хватит; это твое приданое, ну, и бери его. Из слуг бери только свою няньку, двух девушек, да еще семью, что с тобой пришла, a другие люди тут останутся. Слышала? Теперь время к вечеру, тебе не зазорно будете ехать, не теряй времени и поезжай скорей, на вторые сутки приедешь.

Услыхала и ушам не верит, как так, что такое, и пошел дым коромыслом, а барин тверд и говорит:

— Сказал и будет; тебе там не дурно будет; все там есть, поезжай!

Она и так, и этак: до царя, мол, дойду.

— Иди, куда хочешь, поезжай только скорей, чтобы какой еще срамоты не вышло.