Жизнь сначала

— Деньги у нас есть, — сказала она мягко. — Две ночи вдвоём в поезде, разве плохо? Два дня в Эрмитаже и в Русском! — Она, гордая, независимая, вроде умоляет меня?!

Я опаздывал в институт, махнул рукой.

— Если бы билеты…

— Билеты есть, — поспешно сказала она. — Туда и обратно.

— Ну я попробую отвязаться, подсуну Сан Саныча вместо себя, что, он коров не нарисует? И с портретами у него было прилично. Может, согласится?! Ему сильно надо подработать!

На этом мы расстались, и я выкатился из дому. Я мчался к автобусу на крыльях — вдвоём… в Ленинград! Водить её за руку по красивым улицам, заказывать ей еду, самую вкусную, и смотреть на неё, и слушать её.

Господи, да об этом только мечтать можно — вдвоём… путешествовать!

Сан Саныч согласился сразу.

— А чего? Я люблю рисовать животных с детства. И с доярками справлюсь, и с механизаторами, портреты как раз мне даются. У меня композиция хромает.

— В два счёта подправлю, — лепечу я в восторге. Диктую, как добраться до колхоза, как найти контору, как зовут председателя. Сан Саныч добросовестно записывает.

Тюбик на занятия не пришёл, и я испугался — вдруг заболел или уехал в командировку, чёрт знает, куда может закинуть счастливая судьба секретаря всей комсомолии института. Перерывы мы проводим у запертой двери комитета комсомола, даже обедаем на подоконнике перед «святая святых» — у нас по котлете с хлебом да бутылка лимонада.

— Что делать? — потерянно спрашиваю я, когда занятия кончаются. — У меня тьма дел. К родителям заскочить, потом домой — собраться. Хочу взять с собой мольберт.

— Как «что делать»? Поеду и поеду, знаю же, куда! Зачем нам, собственно, Тюбик? Зачем его разрешение? Соцзаказ будет выполнен, и дело с концом.

— Валяй! — Мы двинулись к лестнице. И на лестнице, посредине между вторым и третьим этажами, столкнулись с Тюбиком.

Тюбик не один, вместе с деканом. Тюбик — важный, надутый, розовощёкий.

— О, Птаха! — обрадовался он и всем корпусом развернулся к декану. — Вот кто принесёт нам славу! Вот герой, о котором я говорил вам. О нём звонил вам председатель!

— Очень приятно, — жмёт мне руку декан.

Впервые я стою с ним лицом к лицу. Дядька как дядька: большой лоб, нос картошкой, галстук. Только выражение лица — Тюбикино и взгляд — зеркальный: отражает тебя, в себя не впускает.

— Валентин Аскольдович, — не нахожу я ничего лучшего, как сразу приступить к делу, — обстоятельства складываются таким образом, что я должен на два дня съездить в Ленинград, вместо меня — Сан Саныч.

Тюбик бледнеет, прямо на глазах из розовых щёки превращаются в ватные бледные подушки.

— Я сейчас, одну минуту?! — говорит он декану, а как только декан начинает взбираться на свой этаж, бережно неся упитанный животик, Тюбик рычит: — Шагай, шагай — ко мне! — Сан Саныча он не замечает и, чуть не подталкивая меня под зад, уткнувшись дулом своего смертоносного взгляда в мой затылок, гонит в кабинет.

Я всё-таки осмелился, крикнул Сан Санычу:

— Подожди, я сейчас!

За нами жёстко захлопнулась дверь.

— Ты свихнулся? — зашипел Тюбик. — Потерял рассудок? Ты ошалел? — Он закидывает меня злыми глаголами, а я, я ничего не соображаю, хлопаю глазами и пытаюсь понять, за что он лупцует меня. — Ты рехнулся? Сошёл с ума? Обалдел?

Но глаголы иссякли, а у меня лопнуло терпение, я заорал:

— Хватит, позволяешь себе!

— Не я позволяю, ты… тебе, лично тебе… специально тебе… понимаешь, тебе?! Протянули руку!

Я всё ещё не понимаю и снова ору:

— А я что? Что я не так сделал? На мозоль тебе наступил? Деньги украл? Или, может, предал тебя?

— Во! Точно: именно «предал»! — отфутболил мне моё слово Тюбик. — Мозги у тебя имеются, или ты их расплавил?

— Какие мозги?

— Такие. Это же «кормушка» так называемая.

— Какая ещё «кормушка»?!

— Такая! — передразнил мой голос Тюбик. — Обыкновенная! Не может государство дать одинаковые блага всем и одинаково высокий прожиточный минимум, не может накормить всех. Не ясно? «Кормушки» не для всех.

Я всё ещё не понимал.

— Это же соцзаказ, ты говорил, это нужно государству, это же популяризация колхозов, как я понял, это же…

— «Это же», «это же», — снова передразнил меня Тюбик. — Ты — в пелёнках, ещё даже не ползаешь! Ты считаешь, каждому дай соцзаказ? Слишком жирно. Ты получил свой кусок? А теперь нам дай наш кусок! — скрипит ржавчиной Тюбик, я едва слышу его, так стучит кровь в голове.

— Какой «кусок»?

— Такой. Ты своё получил и ещё получишь, а если выставка будет иметь успех, получим с деканом мы тоже: за сообразительность, расторопность и улавливание момента.

Вот о чём, наверное, говорила Тоша. Она, конечно, ни о чём таком не знает, но чувствует.

— А разве соцзаказ не правительство дало?

— Правительство. — Тюбик махнул рукой. — Ты дурак или только притворяешься?

— Почему Сан Саныч не может выполнить соцзаказ, если я добровольно, в его пользу, отказываюсь?!

Тюбик мгновение, вытаращив глаза, смотрит на меня, потом спрашивает шёпотом:

— И ты ему что-нибудь сказал?

— Сказал: «Нарисуешь коров и доярок, соцзаказ!»

— А ещё что сказал?

— А больше ничего.