Жизнь солдата

– Понимаешь, руководитель нашего кружка уехал, а другого директор Дома пионеров не нашел, вот я и согласился быть руководителем авиамодельного кружка, все равно я каждый день хожу сюда.

– Но это же хорошо, – говорю я ему, – почему же ты скрываешь это от своих товарищей?

– Я не хочу, чтобы об этом все знали, – отвечает мне Арон, – и очень прошу тебя никому об этом не говорить. Он смотрел на меня таким умоляющим взглядом, что я не посмел ему отказать.

– Хорошо, – сказал я ему, – никому ни слова не скажу.

– А ты, если хочешь, можешь приходить к нам, может быть тебе это дело тоже понравится.

Я шел домой и продолжал удивляться: "Каков Каток! Кто бы мог подумать? В четырнадцать лет получает каждый месяц зарплату, как взрослый. Вот это Арон! Таких у нас в классе больше нет, наверно. Но почему он так боится огласки?"

Слово, данное ему, я сдержал. Даже своим друзьям не сказал. Пишу об этом впервые через сорок пять лет. Думаю, что теперь для Арона это уже не имеет значения, но до сих пор не могу понять, чего он боялся?

После этого случая я часто забегал в авиамодельный кружок. Смотрел, как ребята трудятся, но желания заняться авиамоделизмом у меня не было. Много раз я наблюдал, как они запускали свои модели во дворе Дома пионеров. Редко, когда модель делал круг и благополучно опускалась на траву. Чаще она падала на траву и разбивалась, но ребята ни капельки не расстраивались и начинали всю работу заново. А мне, постороннему человеку, было всегда жаль, когда такие легкие красивые модели самолетов разбивались.

Жаль, что я тогда не увлекся авиамоделизмом. Не догадался я тогда, что именно через авиамодельный кружок я мог бы проложить себе путь в летчики.

Наверно, вы уже давно заметили, что про наших девчонок я ничего не рассказываю. Как это ни странно, но до шестого класса я не замечал девочек из нашего класса, разве что двух худших учениц: рыжую Любу Эпштейн и непомерно высокую Раю Збаровскую. Они никогда не могли найти на географической карте самых простых и всем известных географических точек. Не говоря уж о математике. А отличниц в нашем классе не было совсем.

Но в шестом классе со мной произошло что-то невероятное. Я сделал вдруг необыкновенное открытие. Я заметил, что одна из наших одноклассниц лучше и красивее всех остальных. Мне нравилось ее лицо, белозубая улыбка, ямочки на щеках во время улыбки, темно-коричневые глаза, похожие на спелые вишни, волнистый волос с двумя косами цвета спелого каштана и даже коричневая плоская родинка на правой щеке, величиной с горошину. Она не уродовала ее внешность, а придавала ей еще большую привлекательность. У меня появилось желание всю чаще и чаще на нее смотреть. В школу я теперь бежал с надеждой ее увидеть. А ее появление в классе доставляло мне какую-то непонятную радость. Она притягивала мое внимание как магнит, мешая слушать учителя. Это была Оля Махтина.

В нашем классе стояли четыре ряда парт. Если считать первым рядом тот, что расположен вдоль окон, то Оля сидела на третьей парте во втором ряду, а я – на второй парте в третьем ряду. Мне было неловко оборачиваться, чтобы смотреть на нее. Но выход нашелся. Я клал голову на локоть правой руки таким образом, чтобы мои глаза могли свободно видеть лицо Оли, и смотрел на нее. Это было удобно и незаметно для других. Все ребята, да и учитель, могли просто подумать, что у меня болит голова.

Наверно, Оля почувствовала мое повышенное внимание к ней, так как я часто стал встречать ее неожиданный ответный взгляд. Взгляд ее всегда был почему-то радостный и веселый, а при улыбке он будто расцветал. Меня одолевало двоякое чувство, когда мы встречались взглядами. С одной стороны, я был рад ее взгляду, а с другой стороны, я опасался, что она догадается о моем увлечении. Я думал о ней везде: и в школе, и на улице, и дома. Я очень боялся, что о моем увлечении узнает мой друг Миша Нафтолин. Ведь я совсем недавно подсмеивался над его любовью к Хане Фельдман.