Жизнь солдата

Вот этот-то парад на песчаной площади я и стал рисовать в тетради для рисования. Нарисовав трибуну и несколько ораторов на ней, я вдруг понял, что за час урока мне никак не успеть изобразить ряды людей вокруг трибуны, и я решил нарисовать одну шеренгу людей перед трибуной. В первом ряду я нарисовал людей в полный рост, второй ряд – только лица, выглядывавшие между головами людей первого ряда, а в третьем ряду были видны только лбы и брови, а еще дальше – одни полукружья кепок, и все это создавало впечатление большой массы людей, стоявшей перед трибуной.

Юрий Павлович подошел и похвалил меня за рисунок. После этого я получал, как и Арон, пятерки по рисованию, хотя я и сам понимал, что мне еще далеко до рисунков Арона. Надо еще учиться и учиться. Хорошее отношение учителя рисования заставляло меня старательно выполнять его задания. Дома над чертежами я работал, как говорят, высунувши язык.

А Арон их дома никогда не готовил. Увидев на перемене мои чертежи, он признавался, что забыл их приготовить. Тут же он брал карандаш с циркулем и буквально за пять минут наносил все чертежи на одной странице – маленькие, чуть заметные. Я думал, что учитель посмотрит на эти незаметные, мелкие чертежи и скажет ему укоризненно, что чертежи надо дома чертить, а не на перемене. А получалось наоборот. Юрий Павлович молча ставил ему пятерку, а мне – четверку. Выходило, что на ту же работу, на которую я тратил часы, Арону требовалось всего пять минут. И здесь я ничем не мог себе помочь. Мои способности были гораздо ниже, чем у Арона Шпица.

Однажды Юрий Павлович пригласил меня и Арона к себе домой. Это было неожиданное, но приятное приглашение. Нас никто из учителей еще ни разу не приглашал к себе домой. Мы с Ароном с готовностью согласились, надеясь увидеть у него что-нибудь интересное. Ведь он все-таки художник. Не откладывая это дело в долгий ящик, мы в тот же день после уроков побежали разыскивать указанный учителем дом. Это оказалось не простым делом. Его дом стоял на задворках других домов над самой горой, почти как наш. Мы сунулись в одну калитку, в другую, и только третья калитка оказалась нужной нам.

Это был дом под номером четыре по улице Кирова. Войдя во двор мы сразу увидели Юрия Павловича, но совсем другого. Мы привыкли видеть его всегда аккуратно одетого, в костюме, при галстуке, а сейчас он стоял в домашней косоворотке, в спортивных брюках и был совсем не похож на школьного учителя. Мы даже растерялись поначалу. Но он, увидев нас, подошел к нам и сказал довольным голосом:

– Пришли! Вот и молодцы! Проходите, осматривайтесь, у меня тут прекрасный вид на Днепр.

И действительно, вид с их двора был такой же, что и с нашего двора, только под другим углом. Поэтому река, луга и лес казались мне немножко другими. И мост через Днепр был отсюда виден полностью. Вид моста меня особенно заинтересовал. Я стоял, смотрел и никак не мог насмотреться на него.

– Ну как, красивый вид у меня во дворе? – спросил Юрий Павлович.

– Мост отсюда хорошо смотрится, – сказал я с восторгом, – хоть рисуй!

– Ну что же, тогда пойдем в дом, я уже однажды пробовал зарисовать мост.

Видно было, что учитель рад нашему приходу. Дом у него оказался небольшой с маленькими окнами, снаружи обмазанный глиной и побеленный известью, точно мазанка на Украине. Первое, что бросилось в глаза, когда мы вошли в довольно просторный зал с низким потолком, были картины, написанные маслеными красками. На одной из них был наш мост через Днепр во всей своей красе, точно такой, какой был виден со двора учителя. Я знал, что рисовать мост запрещено, но кто мог запретить Юрию Павловичу рисовать мост, сидя на своем дворе за несколько километров от моста?

На другой стене висела картина, от которой у меня вздрогнуло сердце. На фоне зимнего пейзажа, на чистом снежном поле стояла оседланная серая лошадка с длинной, давно не стриженной гривой, опустив морду к лежащему, очевидно убитому всаднику, у головы которого валялась темно-зеленая буденовка с красной звездой. Юрий Павлович в это время показывал Арону свои альбомы с зарисовками и эскизами – заготовки к будущим картинам. А я не мог оторваться от картины с убитым буденновцем. Сколько книг, сколько кинокартин я просмотрел про гражданскую войну! Сколько видел погибающих в битвах прославленных героев гражданской войны! Даже фильм о трипольской трагедии не тронул мое сердце так, как эта небольшая картина на стене. От нее веяло безысходной, необъяснимой тоской. Наверно, Юрий Павлович писал эту картину по мотивам самой красивой песни о гражданской войне "Там вдали за рекой". Разница только в том, что в песне все происходит летом, а на картине Юрия Павловича – зимой. Лицо убитого буденновца совсем молодое: ему бы еще жить да жить.

Я даже не заметил, как ко мне подошел Юрий Павлович и спросил:

– Нравится?

– Да, – выдохнул я, находясь еще во власти этой трагедии на картине.

– Я ее недавно закончил, – сказал он, – ее бы можно на выставку, но, к сожалению, у нас этим никто не занимается.