Жизнь спустя

Наконец, точка была поставлена. Я с видом победителя – такой scoop, сенсация! – явилась в журнал «Иностранная литература». Ознакомившаяся с повестью главный редактор Т. А. Кудрявцева, не раз печатавшая мои переводы, не только не распростёрла объятий, а сделала мне суровый реприман: как я посмела предложить нечто, намекавшее на Сахарова!

Да, Андрей Дмитриевич Сахаров сильно насолил своим хозяевам жгучим вопросом об ответственности учёного перед обществом, перед человечеством; и мы знаем, как дорого он за это заплатил. Наивно было надеяться довести до советского читателя свободные мысли итальянского писателя Леонардо Шаши. Напрасно я что-то вякала насчёт обещанного мне предисловия академика Понтекорво и послесловия академика Гинзбурга. Старания Вити пробить Майорану в дружественный журнал «Наука и жизнь» тоже оказались тщетными. Как от стенки горох.

И пошёл мой перевод гулять по рукам, наравне с самиздатом. После отмены цензуры какой-то ловкач поставил свою фамилию вместо моей, и повесть увидела свет. Я не в претензии: важно, что напечатана.

35. Общество взаимного восхищения

Началось с неожиданного звонка Юрия Петровича Любимова в приказном тоне:

– Запиши телефон. Звони немедленно. Попроси вас принять. На меня не ссылайся!

?!

В конце концов, я позвонила.

Говорит такая-то, прошу принять меня по личному делу.

Почему вы обращаетесь именно ко мне?

Секундное замешательство: я не знаю, почему, Петрович не объяснил. Ответила первое, что пришло в голову:

– Говорят, вы разумный человек…

– Ну хорошо. Приходите завтра в три!

Куда?

Лубянка 2, подъезд 5, будет выписан пропуск.

Вот-те на! Сама напросилась… Однако деваться некуда, надо идти.

Нервические сутки тянулись бесконечно.

В подъезде 5 от группы голубых мундиров отделился один – молодой, поджарый, в штатском. Повёз меня на лифте на девятый этаж, повёл по бесконечным (знакомым!) коридорам. Наконец, вот просторный предбанник, секретарь, и ещё более просторный – необъятный – кабинет. Позднее я узнала, что меня принял начальник управления по культуре генерал Бобков, тот самый, что осуществил зловещую операцию с «Доктором Живаго» и по каким-то соображениям не дал уничтожить Таганку, Любимова и Высоцкого.

– Вот уже четыре года, как меня не пускают в Рим за итальянской государственной премией по культуре. Я не прошу вас пустить, я прошу объяснить причину отказа, чтобы я знала, как отвечать своим авторам, готовым устроить скандал в печати. Вам такой скандал нужен? Мне – нет! – тихо, но внятно отчеканила я.

Генерал, представительный мужчина средних лет в хорошо сшитом сером костюме, высказал недоумение, озабоченность, сочувствие – ну прямо отец родной!

Позвоните через месяц, разберёмся…

Ровно через месяц на мой звонок ответил скучным голосом, по-видимому, секретарь:

Собственно, в чём дело? Никаких возражений против вашей поездки нет…

Так Юрий Петрович Любимов положил конец моему крепостному состоянию. Лёд тронулся. Эйфория охватила меня и всё моё окружение.

ОВИР, как миленький, отстегнул визу на три месяца.

Алёше Букалову не было удержу.

– Нет такого закона, чтобы советский человек был обязан летать только на самолётах Аэрофлота! – шумел он в кабинете начальницы авиационного агентства и заставил её продать мне билет на рейс Alitalia.

Не совсем было ясно, зачем, – наверное, в знак победы. Дорогой Алёшенька, он был так рад за меня…

Наша с ним гордыня была, однако, наказана: престижный самолёт из-за грозы вместо 17.30 вылетел в 23.30. Но кресло, в котором я пережидала грозу, находилось уже по ту сторону границы. Шесть часов ожидания оказались не в тягость. В голове вертелась присказка Карла Брюллова, почерпнутая из книжки Володи Порудоминского: «Рома, и я дома! Рим, и я с ним!»… Но также: «понедельник – день тяжёлый», 3 марта был понедельник.

Три часа утра 4 марта 1980 года. Заправляемся в Милане. На борт поднимается служащий аэропорта:

– Получена телефонограмма на имя синьоры Добровольской от президента Итальянского радио и телевидения Паоло Грасси. Просят не беспокоиться, делегация ждёт во Фьюмичино.

Я было ужаснулась: какая делегация в четвёртом часу утра! Но одёрнула себя: вспомни, сколько раз ты вставала ни свет ни заря, чтобы ехать провожать тебя, Павлуша, в Шереметьево!

«Делегация» это Паоло со своим помощником, Пьетро Буттитта, Сильвана Де Видович и начальник аэропорта Фьюмичино. Притворно сожалею, что заставила ждать. Они – хором:

– Что ты, что ты, мы, благодаря тебе, раз в кои веки спокойно, не спеша, пообщались!

Формальности длятся полторы минуты. Идём по бескрайнему пустому аэропорту: как в кино. Феллини!

Паоло отправляет всех по домам, спать, а сам везёт меня в Hotel delle Legazioni на улице Барберини, заказанный президиумом Совета министров. В номере алые розы, длина стебля с метр, это визитная карточка Павлуши. Нежен. Заедет за мной к обеду.