Жизнь среди людей

– Слушал. Иногда что-то говорил. Ну по теме. Что-то по истории или астрономии. Или антропологии. Они говорили про Олимпийские игры, а я рассказал о том, как император Нерон приехал на Олимпийские игры в Грецию. Это забавная история. И они смеялись. Я раньше думал, что они просто смеются. А они смеялись надо мной, – я посмотрел в глаза Ольге Алексеевне. – Они ведь смеялись надо мной, да?

– Не знаю. Может, им твоя история показалась смешной.

– Нет, – я помотал головой. – Они смеялись надо мной, потому что я говорил глупости. И папа смеялся. Я думал, что мои истории казались взрослым смешными, а им казался смешным я. А мама, когда приходила домой, всегда ругала папу, что он позволяет мне сидеть с ними. Я обижался на нее. А вдруг я зря обижался? Вдруг она хотела как лучше?

Ольга Алексеевна смотрела на меня, а я пытался понять, что значит выражение ее лица. И не мог. Отвратительное ощущение.

– Значит, вы с мамой мало общались? – спросила она.

– Да. Она всегда занята. Ну в командировки ездит и работает допоздна.

– Она у тебя инженер.

– Ага, – я кивнул. – Когда она дома, то все время сидит с ноутбуком и чертит. Такая сосредоточенная. Я думаю, это здорово – так любить свою работу.

– Ты из-за этого переживаешь?

– Нет, – я помотал головой. – Мне все равно. Я неправильный, да?

– Нет. Ты не неправильный. Даже не думай такие вещи, – Ольга Алексеевна нахмурила брови.

– Тогда что со мной? – Я подпер тяжелую голову рукой, почти лежа на столе.

– Тебе честно?

– Конечно.

– Думаю, у тебя легкая форма аутизма.

Я выпрямился.

– Аутизм? Это как в фильме «Восход Меркурия»?

– Нет, что ты, – она замотала головой, – Все не так страшно. Ты слышал про Ганса Аспергера?

– Нет, а кто это?

– Психолог. Изучал людей не от мира сего. У этих людей была хорошо развита речь, но возникали трудности с социальной интеграцией.

– У меня хорошо развита речь, – сказал я, – И есть трудности с социальной интеграцией.

– Это называется синдромом Аспергера. Раньше в России его не диагностировали, а теперь все непонятное на него списывают.

Кажется, я уже слышал это название.

– Значит, мне стоит пойти к врачу? К неврологу? Мне дадут какие-нибудь таблетки, которые смогут нормализовать работу моего мозга? Да?

Ольга Алексеевна молчала, а я закусил губу. Мое сердце билось сильно и быстро. В этот момент я хотел стать нормальным больше всего на свете. В этот момент я все отдал бы за это.

– Боюсь, что медикаментозного лечения не существует, – сказала Ольга Алексеевна.

– Тогда операция?

Она помотала головой.

– Неужели ничего нет?

– Боюсь, что нет.

И момент прошел.

– Даже ОКР[7] лечат, – сказал я. – Почему эти симптомы нельзя нивелировать? Это же просто физиология мозга.

– Леша, говори тише, пожалуйста. Мозг – это не так просто.

– И что же со мной? – Я указал пальцем себе в висок. – Где здесь проблема? Это не лобные доли, которые отвечают за высшую нервную деятельность. У меня с ней все в порядке. Я же умный. Какие отделы мозга за это отвечают?

– Есть несколько теорий.

– Каких? Какие теории объясняют мое уродство?

– Ты не…

– Какие? – спросил я.

– Например, повреждения системы нейронов, которые отвечают за подражание.

– Зеркальные нейроны?

Ольга Алексеевна кивнула.

Я задумался. Это вполне могло быть правдой. Я не могу подражать другим людям, поэтому у меня не получается социализироваться.

– Есть еще теории? Вы говорили, их несколько.

– Да. Возможно, дело в недостаточной связи между зрительной корой и лобно-височными областями.

– Поясните.

– Лобно-височные доли обрабатывают информацию, которую посылает зрительная кора. У некоторых людей обработка информации не происходит должным образом. То есть… – Она вздохнула. – Обычно, в случае правильной фильтрации сигналов зрительной коры, мозг производит отбор самых важных сигналов. Это помогает избежать сенсорной перегрузки. А если механизмы фильтрации нарушены, то никакого отбора нет.

Я кивнул и замолчал. Все просто. Все очень просто. Я просто биохимическая машина. Не более того.

– Похоже на правду, – сказал я. – Я не вычленяю самого важного. И сосредоточиться не могу. Глаза устают. Болят. И голова тоже. Весь мир орет. Или молчит. По-другому не бывает. Настроить громкость не получается.

Ольга Алексеевна кивнула.

– Значит, мой мозг и правда дефективный. Я всегда подозревал, – пробормотал я, не сдержав вздоха, и снова улегся головой на стол. – Знаете, я всегда избегал нейробиологии.

Я ведь боялся прочитать про себя что-нибудь не то. Мне этого очень не хотелось.

Я посмотрел ей в глаза и улыбнулся, почувствовав, как дрожат мои губы.

– Раньше не хотелось. А теперь я рад.

– Рад?

– Ну да. Раньше я думал, что я просто урод. А теперь я знаю, что дело в работе мозга, и это не моя вина. Я не выпендриваюсь, я не избалованный. Я просто такой, какой есть. Мне стало легче. Даже если у меня не этот синдром, то… – я развел руками, – то это моя физиология, и я не выпендриваюсь, как говорят некоторые. Правда же?

Ольга Алексеевна улыбнулась, и тут прозвенел звонок на перемену для младших классов.

Значит, прошло всего сорок минут. Мне показалось, что целая вечность.