Жизнь строгого режима. Интеллигент на зоне

Саша Внук ушел в хлеборезы. Сытая «козлиная» должность. Факт, с одной стороны, незначительный (каждый человек выбирает здесь свой путь, и вариантов тут множество), с другой стороны, очень показательный, типичный пример этих самых пресловутых двойных стандартов, ибо до последнего времени Саша однозначно относился к категории «мурчащих», приблатненных, рьяно агитирующих за неукоснительное соблюдение всех норм тюремнолагерного кодекса. В полемику с ним я не вступал, но к его пропаганде относился скептически. Помнил, что еще в Березовке была у Внука мутная история с чужим посылочным лимитом. Что-то нахимичил, занял — не вернул, обещал — не выполнил, в итоге человек остался без «положняковой» посылки. Только в связи с переездом Внука в Свинушки эта некрасивая история позабылась и замялась. В Свинушках Внук опять «мурчал», поддакивал во всех разговорах за блатную правду, посмеивался над теми, кто воевал и хлопотал за УДО, и очень любил разглагольствовать на тему порядочности арестанта. Разумеется, при этом всякий раз подчеркивал, что у «порядочного» с мусорами никаких дел быть не может, что истинно порядочный в любую «козлиную» должность ни ногой, никогда, ни при каких обстоятельствах. А тут вдруг раз… и в хлеборезы. Непонятно, нелогично. Хотя — и понятно, и логично. Хлеборез — должность не просто «козлиная», а «козлиная» сверхсытая должность. В обязанностях лагерного хлебореза не только буханки по отрядам делить, но и маслом «диетчиков» наделять, а это уже золотое дно. С учетом давно сложившегося и вовсю процветающего на зоне черного рынка продовольствия. Значит, еще круглее будет внуковское брюшко, еще чаще будет от него разить самогоном. Ведь масло — оно для всех масло. И для арестантов, и для «мусоров», и для любого из тех, кто за «колючкой» живет.

А следом выяснилось, что должность эта упала на Сашу Внука не враз, что без малого год он ее дожидался, за нее обивал пороги кабинетов в административном корпусе. Должность — аванс. Любопытно, чем он его возвращать-отрабатывать будет?

В бараке курят круглые сутки. Всякий входящий сюда, до этого пробывший на свежем воздухе хотя бы пару часов, вынужден зажмурить глаза, а то и пускать слезу. Курят лежа и сидя на шконках, стряхивая пепел куда попало, харкая на пол, туда же бросают бычки. И вроде бы все знают, что за каждым арестантом крадется туберкулез (зеки ласково называют его — «тубик») и масса прочих недугов, что вся эта зараза распространяется в прокуренном и заплеванном помещении куда быстрее, и… тем не менее. А всякая попытка основательно проветрить место обитания обычно встречается градом возражений: «Дует», «У меня почки больные», «Холодно», «У меня радикулит», «Ух, какая холодина»…

Постоянная прокуренность и заплеванность барака объясняется не только и даже не столько бескультурьем и санитарным невежеством его обитателей. Бытует мнение, будто курение на спальном месте — своего рода символ мини-прав, своего рода подтверждение мини-свободы зека, свидетельство весьма спорного тезиса: «Мой дом — тюрьма», «Я здесь — дома, в доме что хочу, то и делаю».

Немалых хлопот и нервов стоило добиться, чтобы в нашем проходняке не курили. Получилось! Слава богу!

Удивительную картину наблюдал вчера за полчаса до отбоя: в углу локалки личный шнырь завхоза, с чисто итальянским «погонялом» («погоняло» — кличка) Туту, мыл своего хозяина-добродетели. Зрелище совсем неэстетическое. Завхоз, голый завхоз (более двухсот килограммов студенистой массы при росте чуть более метр шестьдесят, холодец на ножках), восседал на табурете. Эдакий оплывший, бело-розовый колышущийся конус. Огарок некогда круглой свечи. То ли монстр из фильмов ужасов, то ли языческое божество, ожидающее очередных жертвоприношений. Сидячая площадь табурета под завхозом рассчитана на человека нормальной комплекции, потому его тело жирной бахромой, каким-то невероятным абажуром нависает по краям «трона». Б-р-р-р! И шнырь Туту, заботливо намыливающий его детской губкой и не менее заботливо смывающий мыло из игрушечной лейки. Идиллия! Не хватает только сладенькой восточной музыки.

С одной стороны: ну а что здесь такого? Один человек — очень больной (полнота его откровенно нездорова, тут и диабет, и ожирение, и масса прочих недугов), самостоятельно не может, просто физически не в состоянии, производить санитарную обработку собственного, имеющего немалую площадь, тела. Другой человек помогает ему, точнее, выполняет за него все необходимые манипуляции. Отрабатывает свою шныриную ставку (чай, сигареты, что-то из еды в прибавку к лагерной баланде).

С другой стороны… что бы ни говорила медицина, к человеку, сохранившему в зоне избыточный вес, не говоря уже о тех, кто здесь пухнет, толстеет, поправляется, отношусь с брезгливым недоверием, ибо уверен: не может подобное происходить в здешней обстановке с нормальным человеком.