Жизнь строгого режима. Интеллигент на зоне

Но, а в отношении того, кто с лейкой и губкой… разве можно так низко ронять себя? Даже если у тебя в силу очень разных причин «слабый грев» с воли и ты постоянно нуждаешься в сигаретах и прочем «насущном» — неужели нельзя выбрать менее унизительный способ зарабатывать?

А еще представилась сцена, от которой по возвращении на волю шнырь Туту вовсе не застрахован. Окажется он вдруг за столом в компании, где среди прочих будут такие же, как и он, отсидевшие. И, как водится в подобных случаях, после третьей — пятой стопки, зайдет разговор о том, кто как сидел. «Я лес валил: тайга, мороз, стволы в два обхвата…» — скажет один, хлебнувший лиха в сибирской лесной зоне. «Я пакеты шил, мешки грузил, химией дышал…» — скажет другой, отбывавший где-то в Центральной России. Дождется и Туту лобового вопроса: «А ты как сидел?» Наверное, заерзает: «Да, сидел, всякое было…» И очень может быть, что за тем же столом найдется кто-то, где-то и когда-то знавший Туту по зоне в Свинушках, что не удержится и, гадко хихикнув, выдаст: «Да он на зоне завхоза мыл…»

Еще хуже, не попав в такую ситуацию, каждый день ее ждать и представлять, что она может случиться.

* * *

Странное здесь бытует отношение к собственности. Если формулировать кратко, в виде единого лозунга, выходит что-то вроде: «Все твое — мое, все мое — твое», а так как у меня сейчас ничего нет, как, впрочем, никогда и не было и, скорее всего, никогда не будет, то действует только первая половина девиза. И должна действовать круглосуточно. И сегодня. И завтра. И все последующие до окончания срока дни. При этом совершенно наплевать, какой ценой и какими потугами собирают твои родные и близкие предназначенные тебе посылки, передачи и бандероли. Главное — ты получил, у тебя есть. Значит: «Дай!», «Угости!», «Отсыпь!», «Отрежь!» Похоже, не случайно, что большинство из тех, кто собирает на «общее», сами — из самых малоимущих. Потому и призывают они особенно проникновенно: «Надо помочь», «Надо поделиться», «Надо уделить». Потому и особенно горячо упрекают они, а то и откровенно пугают всеми карами тех, кто в этом им отказывает.

Чем-то перекликается эта ситуация с политикой коллективизации, с практикой большевиков в организации колхозов. То ли они учились у уголовников, то ли уголовники совершенствовали свои навыки и методики у той дряни, что ворвалась в российскую власть в семнадцатом году.

* * *

В моем теперешнем окружении людей, жестко отстаивающих право оставаться человеком даже в этих условиях, совсем немного. Потому и каждый из них особо заметен, особо ценен, особо привлекателен.

Леху В. знаю еще по Березовке. Почти земляк — до посадки жил в Подольске. Работал дальнобойщиком. В зону попал за убийство. Возвращался домой из гостей в электричке, вышел в тамбур покурить. Как часто бывает в наших электричках, откуда-то появились две похмельные, наглые рожи: «Дай, закурить… а ты нам деньжат не подкинешь… да, поищи, а то мы сами найдем!..»

В свое время, рассказывая об этом, Леха в сердцах резанул ребром ладони по горлу: «Меня эти шакалы в рейсах вот как достали, на каждой стоянке — тучами, рядами, шеренгами — ты нам дай, ты нам отстегни, ты нам добавь, ты нам помоги… здоровые, не старые мужики… трутни-дармоеды!..»

В сумке у Лехи на тот момент оказался нож. Самодельный. Полукухонный. Полухозяйственный. То ли на счастье (неизвестно, что дальше было в планах его непрошеных собеседников), то ли на беду вспомнил Леха про него. Единственный удар для одного из «шакалов» оказался смертельным. Точно в сердце. Следователь потом невесело шутил: «Ты будто всю жизнь то ли забойщиком скота работал, то ли головорезом в спецназе служил, с одного удара — наповал…» Получил Леха шесть лет. Мог бы и больше. Помогли положительные характеристики с работы и полное признание вины. Вину-то он признал, но о случившемся, точнее о совершенном, не жалеет, как не жалеет и того, которого отправил на тот свет: «Если бы можно было жизнь, как кино, назад открутить и все по новой, — все бы повторилось. Эту мразь из жизни выскребать надо. Я тут в роли санитара выступил. Зло совершил, но других людей от зла куда большего оградил…»

В зоне бывший дальнобойщик держится особняком, самостоятельно, независимо. Открыл для себя новое занятие — чтение. И… ушел в него с головой. «Вот, — виновато разводит он руками по этому поводу, — до сорока лет дожил, а с книгами все как-то не складывалось, только в зоне и начал читать».

Верно, поздно Алексей взялся за книгу, но крепко взялся и, судя по всему, скоро наверстает упущенное. С книгой даже на промке не расстается. Выдается свободная минута (оборудование поломалось, сырья не подвезли) — кто курить, кто дремать, кто анекдоты травить, а он — читать. В чтении разборчив, взыскателен. Предпочтение истории, философии, социологии. Никаких детективных страшилок и эротической чепухи. В общую тетрадь записывает названия книг и особо ценные мысли, что в них содержатся.