Жизнь цирковых животных

Мама не легла. Так и сидела на кровати, упираясь ногами в пол, сложив руки на коленях.

– Не могу спать в чужой постели, – пожаловалась она. – И пижамы у меня нет.

– Ох, мама! Кровать Калеба, семейная, можно сказать. Ложись. Я найду, что тебе надеть. – Она присела возле тумбочки и начала выдвигать ящики один за другим. – Калеб звонил. Сказал, Прагер в порядке. Рана не опасна, словно ножом порезали.

– Слава Богу. – Она все еще сидела на кровати, неподвижная, как сфинкс.

– Мам? Ты как? Плохо себя чувствуешь? – Джесси присела рядом, взяла мать за руку. Кожа была холодной, но пульс бился ровно.

– Я в порядке! – Мать снова вырвала у нее руку. – Что мне сделается? Бога ради, это же был несчастный случай, а все суетятся, как будто я выстрелила нарочно. Чушь! Просто идиотизм, ведь никто…

Внезапно она изогнулась всем телом и обеими руками вцепилась в плечи дочери, уткнулась лицом ей в шею.

– Я могла убить его! – выкрикнула она. – Могла убить!

Джесси так растерялась, что не могла ни шелохнуться, ни слова вымолвить. Горячий и влажный поток слез хлынул ей на грудь.

– Я порчу все! То ли я слишком люблю вас, то ли недостаточно. И ты, и твой брат почему-то несчастны. Я – плохая мать. Как мне выразить свою любовь? Я попыталась защитить Калеба. И чуть не убила человека!

Джесси робко подняла одну руку, погладила мать по плечу, по волосам.

– Город пугал меня. А надо было бояться самой себя. Я – опасна. Я – сумасшедшая. Вот кого мне следовало опасаться, а не города.

– Нет, ты не сумасшедшая, – шептала ей на ухо Джесси. Ей тоже глаза жгли слезы, капли уже катились по щекам. Она подняла руки и крепко прижала к себе мать. – Не сумасшедшая, – повторила она. Хотелось найти какие-то мудрые, нежные слова, чтобы успокоить Молли, но ничего не шло на ум, кроме этого: – Ты не сумасшедшая.

Когда рыдания улеглись, Джесси выпустила мать из объятий. Вгляделась в ее лицо, помятое, залитое слезами, и испугалась: мать возненавидит ее, свидетельницу своей слабости. Но если и дочь не подпускать к своим страданиям, с кем же тогда их разделить?

– Вот, – сказала Джесси, – надень это. – Она протянула матери футболку, которую давно уже нашла в ящике и все это время держала у себя на коленях. Футболка, уцелевшая после «Венеры в мехах», с мультяшным портретом Клэр Уэйд.

– Спасибо, – сказала Молли, расстилая футболку на кровати. – Большое спасибо. – Она делал вид, будто благодарит исключительно за футболку, но Джесси понимала: мать благодарит ее также за то, что она спокойно приняла ее смятение, панику и слезы.

Тыльной стороной руки Джесси вытерла глаза. Поднялась и задернула ситцевые занавески на окне.

– Теперь ты можешь поспать, – сказала она. – Нам всем станет лучше, когда мы немного поспим.

Молли кивнула, Джесси по-матерински поцеловала мать в щеку. У обеих лица были еще влажными.

В гостиной Фрэнка не оказалось. Естественно, он не вмешивался, пока Джесси утешала мать, но теперь она испугалась, как бы он не ушел домой.

Фрэнк отыскался в кабинете, на диване возле книжного шкафа – вытянувшись во весь рост, он просматривал принадлежавшую Калебу книгу – «Хаос» Джеймса Глейка.

– Вникаешь в научный хлам? – спросила она.

– Ничего не понимаю. Зато картинки красивые. – Он раскрыл книгу: иллюстрации, созданные методом компьютерной графики, – бесконечно, маниакально повторяющийся узор, словно нагромождение колесиков от часов.

– Ложись, – пригласил Фрэнк, откладывая книгу в сторону, и подвинулся, уступая место Джесси.

– Ага! – Она сбросила обувь и прилегла рядом с ним.

– Как мама? – спросил Фрэнк.

– Устала, запуталась. Я плохо ее понимаю. Сомневаюсь, чтобы она сама могла разобраться в себе. – Джесси, словно ребенок, потянула Фрэнка за палец. – Бедная мама! Мне всегда казалось, что она нужна мне больше, чем я – ей. Я этого боялась. А теперь – теперь я нужна ей больше.

Она слегка отодвинула руку Фрэнка и поднырнула ему подмышку – уютнее и не так много места займет на узком диване. Ей нравилось ощущать на себе тяжесть его руки, полуобъятие.

– Ну, может быть, не больше, чем она – мне, – уточнила Джесси. – Столько же. Она нуждается во мне, как я в ней. Может быть.

74

Солнце встало, птицы запели громче. Какое-то безумное упоение. И подумать, сколько птиц живет внизу, прячется в деревьях позади ресторанчиков, магазинов, жилых зданий.

Раннее субботнее утро в Нью-Йорке порой выдается прекрасным, особенно если человек, в которого мама стреляла, не умер, и мама не сядет в тюрьму – во всяком случае, в ближайшие дни. Калеб шагал по Седьмой рядом с Генри. Они провели вместе достаточно времени и успели друг другу понравиться настолько, что теперь им было приятно помолчать вдвоем. Больше ни одного пешехода вокруг, за исключением молодой женщины, выгуливавшей толстого белого бульдога – пес задыхался и свистел, будто свинья в приступе астмы. По широкой аллее изредка проезжал легковой автомобиль или грузовик.

– Что за ночь! – сказал, наконец, Генри. – Какая мощная драма. «Виндзорский колокол пробил двенадцать раз!»[109]

– Вы когда-нибудь были таким толстым, что играли Фальстафа?