Жизнь-цветовая симфония

Обратимся к статье Б.Галеева «О синестезии у Максима Горького»: «Дело в том, что в первоначальном понимании синестезии зрительный компонент ограничивался цветом, который при очевидной своей субъективности и символизации (и – красный, у – зеленый у Рембо, у флейты звук зарево – голубой, звук литавра торжествующе-алый у Бальмонта). У Горького же практически нет ни одного цвета слуховой синестезии. В подавляющем же большинстве синестезии у Горького – ахроматические, пластические, графические: «Бархатистый голос казался черным и блестящим» (Фома Гордеев), «Визжала шарманка, выбрасывая лохмотья какой-то мелодии» («Страсти – мордасти»), «Густые и успокаивающие ноты печально вьются в воздухе» («Ярмарка в Голтве»). При этом подобные синестетические обороты присущи и ранним рассказам, и романам, и даже самой суровой публицистике: «И снова гнусаво запел рожок. Люди быстро очищали площадь перед этим звуком, и он тонко извивался в воздухе» (9-е января). Трудно поверить в это, но наибольшая концентрация самых изысканных синестетических оборотов присутствует в самом, казалось бы, нехудожественном произведении «Мать»: «Матовый шум телеграфных проволок», «Яркой лентой извивался голос Феди», «Вспыхнул спор, засверкали слова, точно языки огня в костре», «Старые колокола топят его (звук колокольчика) в своем гуле, как муху в масле»… Из всех типов возможных синестезий наиболее интенсивно Горьким культивируются зрительно-слуховые, то есть именно те, которые связаны с воображаемой «визуализацией» звука… «Из дверей ресторанов вылетали клочья музыки», «Разматывался, точно шелковая лента, суховатый тенористый голосок» («Жизнь Клима Самгина»), «Какая-то тонкая дудочка не может поспеть за голосами детей и смешно свистит как-то сбоку их, точно обиженная» («Сказки об Италии»)… Поразительно, что Горький решается при этом строить в своем сознании некие «мысли формы», открытием которых столь кичились адепты теософии, детально объясняющие свое базовое понятие «ауры»: «В большинстве своем человечьи души кажутся мне бесформенными, как облака, и мутно пестрыми, точно лживый камень опал, они всегда податливо изменяются, сообразно цвету того, что коснется их» («Ледоход»)… Надо особо подчеркнуть, если исключить некоторую надуманность этих «обратных», т. е. слухо-зрительных синестезий, практически все тропы, основанные на межчувственных переносах, построены у Горького при откровенном отсутствии претензий на символичность и абстрагированность синтетических образов… Все они реалистичны, и если можно применить здесь этот термин, конкретны: «Хлопнет дверь и обрубит его песню, как топором» («Детство»), «Циничные выкрики всё чаще брызгают на песню, точно грязь улицы на праздничное платье» («Хозяин»), «Вокруг колoкольни вьются белые голуби, точно веселый звон превратился в белых птиц» («Ералаш»), «Слова гадкие, как мокрицы, разбегались, оскорбляя собою музыки волн» («Мальва»)… Существует ещё одна особенность синестетических образов Горького – она зачастую связана с такими антонимами как «свет-тьма», «солнце-ночь», «гореть-гаснуть». И это вполне естественно, если вспомнить об отмечаемом всеми особом «солнцепоклонничестве» Горького. «Мне нравится, само имя его, сладкие звуки имени, звон, скрытый в них», – писал он о солнце в произведении «В людях», что отдает уже, кстати слегка бальмонтовскими «ароматами Солнца».

…Чем объяснить, к примеру, удивительные до деталей, совпадения в синестетическом восприятии музыки у Горького: «Контральто Тани звучало –низкое, ровное, густое, и оно стало чем-то вроде широкой полосы бархата, извивающейся в пространстве, а на нем, на этом бархате, в фантастических узорах дрожали золотые и серебрянные нити голосов» («Тоска»)» …