"Жизнь, ты с целью мне дана!" (Пирогов) (очерк)

Пирогов решил было опять подать в отставку, да не пугать их на этот раз — в самом деле уйти, именно сейчас, на вершине славы, когда, кажется, нужен так, как никогда прежде не был нужен; горячо, почти не отрывая пера от бумаги, накатал прощение, поразмыслил и порвал намелко. Да кто им нужен, правителям и властителям, какая слава им дорога! Он вспомнил о больных; они смотрели на него с надеждой, они ждали его в сухопутном госпитале, и в Градской больнице, и в Обуховской, и в Детской, и в Мариинской для бедных, и на кавказских перевязочных пунктах — по всей России они ждали его, некогда ему было сидеть в отставке!

Про поэзию

Лермонтовский Печорин писал о своем друге, докторе Вернере: "Он скептик и матерьялист, как почти все медики, и вместе с этим и поэт, и не на шутку, — поэт на деле всегда и часто на словах, хотя в жизнь свою не написал двух стихов".

Пирогов написал за свою жизнь вдвое больше — четыре стихотворения, писал, что называется, "для домашнего употребления" и преуспел: ни одно из его стихотворений не осталось и легкой тенью в истории отечественной словесности, все они подробность биографии Николая Ивановича Пирогова, и незначительная.

Но поэт не всегда человек, пишущий стихи; подчас и человек, пишущий стихи, не поэт. Поэт — категория нравственная, склад личности. И в этом смысле труды Пирогова всегда полнятся поэзией на деле, а часто и на словах, — поэзией привлекают, волнуют, поражают они читателей.

Пирогов был убежден, что книга, и самая специальная, непременно должна "просвещать и облагораживать чувства и нравы". Всякий, даже узконаучный вопрос в размышлениях и под пером Пирогова поворачивался на пользу просвещения, оказывался средством облагораживания чувств и нравов, во всяком вопросе, над которым он бился, всего дороже для него не просто решение научной задачи, а благо, которое он принесет людям. В этой неутолимой жажде служения человечеству сколько поэзии на деле!

Истинный поэт, он не терпит замкнутости — в нем живет постоянная потребность общения с миром. Он трибун, он постоянно хочет поведать миру нечто; труды, которые он печатает, для него много больше, нежели возможность рассказать о своих исследованиях, опыт ученого неразделимо сплавлен в них с жизненным опытом, опытом духовным и памятью сердца. Это "вот что я делал, что думал, чем был!" в каждом труде Пирогова так или иначе необходимо присутствует. Слово для Пирогова не просто способ изложить, прикрепить к листу бумаги и тем запечатлеть навсегда некоторые сведения, слово для него — горячее стремление к самовыражению, без которого нет поэзии, к искреннейшей поэтической исповеди, такой горячей, точно и впрямь в следующее мгновение зазвучит над ним труба страшного суда. "Не одна внешняя правда, а раскрытие правды внутренней перед самим собой" — так определяет он смысл и назначение слова, и с ней, с этой правдой внутренней, бесстрашное и беспощадное обнародование перед всем миром самого себя; в пироговских трудах поистине пылает "Прометеев огонь лирики"…

"Не в предмете таится дело поэзии, — писал русский поэт Фет, — а в отношении, в подходе поэта к самому делу". Истинный поэт видит поэзию там, где для другого ее в помине нет; он находит образ, слово — и "непоэтическое" под его взглядом, в его слове становится поэзией; в истории человечества единственные настоящие алхимики — поэты: они превращают "неблагородный металл" в золото…

Подумать только, о чем он пишет — об отнятии конечности, о лечении гнойной язвы, о вскрытии холерного больного, но что же представляется его воображению: из-под пера его появляются ворсинки слизистой оболочки, похожие на "отцветшие головки одуванчиков", и "островки" ткани, омываемые жидкостью не. какого иного — "шафранового" цвета, он ощущает, как кровь в прижатом сосуде "протекает под пальцем с жужжанием", слышит "шум кузнечных мехов в области сердца", негодует, встретив "упорство свищей"; он докладывает об основах пластической хирургии: "Как скоро вы привели этот лоскут в плотное соприкосновение с окровавленными краями кожи, жизнь его изменяется; он, подобно растению, пересаженному на чужую почву, вместе с новыми питательными соками получает и новые свойства. Он, как чужеядное растение, начинает жить на счет другого, на котором прозябает; он, как новопривитая ветка, требует, чтобы его холили и тщательно сберегали, пока он не породнится с тем местом, которое хирург назначает ему на всегдашнее пребывание…"

Когда Пирогов писал об искусстве медика, он имел в виду не одно искусство-умение: он призывал относиться к медицине как к искусству.

"Нам нужно идти по пути единения искусства и науки… — напишет сто лет спустя другой ученый-поэт, академик Ферсман. — Нет границ между истинной наукой и творческими исканиями художника. И надо пытаться в одних и тех же словах и тех же образах слить переживания ученого и творческие порывы писателя".

Пути к истине

Из записок Пирогова: "Все прекрасное и высокое в нашей жизни, науке и искусстве создано умом с помощью фантазии, и многое — фантазией при помощи ума".