Жизнь в четырех собаках. Исполняющие мечту

Анфиса, как следовало из пояснения имени, самолюбива, высокомерна, упряма, но все-таки общительна. В детстве — болезненная девочка, застенчивая и спокойная. Больше похожа на отца — и внешне, и характером, а потому всегда тянется к нему. Ей трудно справляться со своим непростым характером. С возрастом в ней возникает больше решительности и упрямства. Она эмоциональна, чувствительна, хитра и злопамятна. Любит настоять на своем. Измену не прощает. Стремится стать главой в семье. Домоседка и хорошая хозяйка. Уживчива, но из мужчин — только с имеющими определенные имена. Среди них Яков (как в воду глядели). Коммуникабельна, не спорит по мелочам. Очень ценит тех, кто ее понимает.

Что сказать — жизнь подтвердила правдивость пояснения.

Как только мы ни величали Анфису. Она была самой разносторонней и деятельной натурой в сравнении с натурами всех других наших борзых. Девочка вызывала великое множество чувств, и все положительные. Многообразность Анфисы отразилась в большом количестве придуманных домашними производных ее имени: Анфиса, Анфиска, Анфисушка, Анфисуля, Анфисик, Анфисок, Анфисочка, Анфисенька, Фиса, Фися, Фиска, Фисуля, Фисенька, Фисушка, Фисанья, Фисек, Фисик, Фисонька, Фисанька, Фисок, Фиська, Фисюха. Все эти имена она считала единственно своими — принадлежащими на целом свете ей одной.

Мы понемногу постигали Анфису и Наяна. Все было еще впереди. Маленькие существа делали робкие шаги в проявлении черт характера. Наян при суровой внешности являл олицетворение спокойствия, наивности и великодушия. Анфиса — хитрюга, егоза, непоседа, заводила и драчунья в ангельском обличье. Хорошие умственные задатки были у обоих.

В месячном возрасте щенки все еще обитали в манеже. Они в нем помещались, но площадь для игр уменьшилась. Надвигался момент свободы. Мы его оттягивали, так как опасались за щенков — слишком маленькие, слишком шустрые.

Днем за детками присматривали всей семьей. Ночью я. Спала рядом с ними в кресле-кровати. Разложенное, оно занимало большую часть кухни, поэтому утром собирала его обратно. 19 мая отпраздновали щенкам месяц. Стоило всем улечься спать, как Наян начал буянить.

Я лежала с закрытыми глазами в предвкушении сладкого сна. На столе горел ночник. Было тихо и уютно. Вдруг из манежа послышалась возня. Шуршание не прекращалось минут десять, и спустя указанный срок раздался лай одного малыша. Приоткрыв глаза, увидела Наяна, стоявшего в углу манежа на задних лапах. Передние он положил на край манежа.

Шея вытянута вверх, голова решительно приподнята. Вид бодрый. В глазах — созревший замысел.

Я наблюдала молча. Думала: «Не откликнусь — глядишь, заснет». Куда там! Наян глянул за манеж и подпрыгнул на задних ногах — явно хотел выбраться за пределы загородки. Не вышло. Подумал, оглядывая загородку, и снова подпрыгнул. Опять потерпел неудачу и раздраженно залаял. Лаем разбудил Анфису. Та нехотя поднялась, лениво зевнула и сонно прошествовала к Наяну. Приблизившись, она ткнулась носом в живот братишки и задержала на его морде свой вдумчивый, изучающий взгляд, который содержал безмолвный вопрос: «Чего горланишь и спать не даешь?»

«Не знаю!» — растерялся Наян.

И дальше они продолжили общение тем же мыслительным способом.

— А ты пораскинь мозгами! — настаивала Анфиса. Она испытующе обозрела братца целиком и пришла к важному выводу: «Большой и глупый. Но добрый и искренний. Пахнет родным. Люблю его, каков есть».

Наян глубокомысленно воздел глаза к потолку, сосредоточенно нахмурил бровки и выдал:

— Надоело в манеже жить — места мало, душно.

— До утра нельзя было подождать? — строго спросила Анфиса.

— Так не спится ж: в тесноте да жаре, — пожаловался Наян, смущенно хлопая густыми черными ресницами.

— Ну-ну… — Анфиса сочувствующим взором обвела разросшиеся телеса братца.

— Чего дальше делать? — недоумевал Наян, обращаясь к сестре.

— Лично я спать иду, а ты полай. Может, тебе задницу набьют, а может, и выпустят. Если набьют, приходи ко мне спать. А не набьют, я тоже возмущусь: «Держат, понимаешь ли, чистокровных борзых в клетке!» — распалялась Анфиса.

— А когда задницу бьют, то больно? — встревожился Наян.

— Мама говорила, что не очень. Потерпишь! Ты — мужчина или кто? — отрезала Анфиса.

— Я — мужчина, вроде бы… — не очень уверенно ответил Наян.

— Загляни себе под хвост, недоумок. Мама же нам рассказывала про это. — Анфиса укоризненно покачала головой.

Наян заглянул и с дрожащей гордостью в голосе уверенно заявил:

— Я — мужчина.

— Правильно. А как мужчина ты должен быть в курсе, что борьбу за свободу всегда начинают лица мужского пола, женщины присоединяются позже, — поучала коварная Анфиска.

— Когда позже? — уточнил бесхитростный Наян.

— Как только перестают бить попы! Понятно?! — Анфиса наглела.

— Понятно, — вздохнул Наян, и в его вздохе проглянула обреченная готовность к расплате.