Жизнь в эпоху перемен (1917–2017)

Мы узнали, что в городе есть хороший парк с большой сценой, где часто гастролируют театры. Мы были прикреплены к столовой, но там, как и в магазинах, практически не было ничего. У нас в Областном земельном управлении был заместитель заведующего Осипов, в задачу которого входила организация самоснабжения. Он ездил по окрестностям и покупал фрукты, овощи, рис, вино. И только лишь изредка — мясо. Что было удивительно для этих мест. Совсем рядом, под Ташкентом, наша семья спасалась от голода в двадцать втором году у одного из родственников матери. И в глазах у меня навсегда запечатлелась картина: как гнали баранов. Они шли как бы самостоятельно, плотной пыльной массой несколько дней подряд. Иногда только вдоль этого бесконечного потока скакал всадник — и потом снова шли только бараны. То была настоящая бесконечность! Но теперь баранов отобрали у хозяев и распродали по дешевке.

Жители рассказывали, что еще совсем недавно можно было приобрести большого барана буквально за копейки. И вот результат: казахи, которые кормились всегда при баранах, остались ни с чем. Но находясь в городе, где жили в основном госслужащие, мы плохо пока представляли масштабы бедствия. К нам подселились еще двое, присланные из нашего же института. Однажды в воскресенье один из них принес бутылку водки и предложил тут же выпить. Я понимал, что на это уйдет весь день, а мне этого не хотелось. И я решил покончить со всем этим за одну минуту и больше на эту ерунду времени не тратить. «Да чего тут пить-то!» — сказал я, и тут же «винтом» выпил всю бутылку из горла… «Все! Я пошел домой!» — сказал я, забыв, правда, что я уже дома. В отделении, где я вскоре оказался, я горячо, но сбивчиво объяснял милиционерам, что выпил именно для того, чтобы с пьянством скорее покончить. Милиционеры хохотали — но, как ни странно, я их убедил, и они меня отпустили. Утром я уже и не думал об этом. С тех пор меня к проблеме пьянства отношение пренебрежительное: такая чепуха, что даже обсуждения не стоит. И в понедельник я вышел на работу без каких-либо мук и страданий, отнимающих у пьяниц столько времени и сил.

Наш начальник товарищ Арипов мне нравился. Этот пожилой человек всегда был целеустремлен и серьезен, и первое время я с удовольствием и даже жаром выполнял все его поручения. Особенно мне запомнилась одна поездка в дальний Сузакский район. Там только что было восстание басмачей против русских, и Арипов спросил меня, не боюсь ли я. Я сказал, что нужно научить казахов возделывать землю, и тогда они не будут восставать против нас. Арипов почему-то хмыкнул. Но ничего не сказал. Я был наивен и горячо верил в успех науки, которая спасет человечество от всех невзгод.

С Сузакским районом не было никакой оперативной связи, поэтому надо было как-то туда добраться. У нас в Областном управлении шло составление плана области по заготовке кормов, однако не было никаких сведений из Сузакской области о численности и состоянии сенокосилок в районе. Я ехал с присущим мне в те годы энтузиазмом. Поезд шел по главной магистрали, соединяющей Россию и Среднюю Азию. Я знал, что дорогу эту строил мой отец, когда скрывался от ареста за связь с нашим сельским учителем и совместное с ним чтение запрещенной литературы. Это было еще до моего рождения! А теперь я ехал по этой дороге. Может быть, как раз это место насыпи, где я проезжаю, строил он? Кстати, и в советское время он отличался упрямством и склонностью к отрицанию банальных истин, которые повторяли все. Отчасти упрямство это передалось и мне…

Я сошел на маленькой станции, и передо мной широко раскинулась степь. В нужном мне направлении железной дороги не было. На самом горизонте просматривался невысокий хребет Ала-Тау, за который мне и надлежало попасть. На вокзале, где я представился уполномоченным Областного земельного управления, мне сказали, что завтра рано утром к Ала-Тау пойдет караван верблюдов, и я могу отправиться с ним. На верблюдах мне прежде ездить не приходилось. Хотя в Березовке у нас некоторые семьи держали верблюдов. И один упорный мужик даже пытался пахать на них, но был ими оплеван, над чем смеялась вся деревня. В общем, я знал, что верблюд — чрезвычайно своенравное и злое животное. Но тогда лишь вежливо поблагодарил смотрителя станции и стал ждать утра.