Жизнь в эпоху перемен (1917–2017)

Но все же слегка побеспокоить их стоило, какую-то заинтересованность свою проявить. И чуточку обозначиться — куда ж они рыпнутся без меня?! Должны чувствовать — фильм-то не примут без меня!

— А скажите (что бы такое спросить?)… — а вот та фигура в белом, что лежит в луже крови, в номере отеля… Это кто?

Люди за столом недоуменно переглянулись. Мне показалось — они даже были оскорблены бестактностью моего вопроса.

Седой красавец во главе стола (может быть, даже режиссер фильма) изумленно посмотрел на меня.

— Что значит — «кто»? Это теперь вы нам должны сказать!

— Ясно.

Я все понял. Диалог состоялся.

— Можно приступать? — спросил я администратора.

— Погоди! Зачем приступать?.. Салман Ахмедович говорит, что сейчас мы покажем вам город!

Опять! Салман Ахмедович этого не говорил: опять это почтительное угадывание мыслей начальства! Надеюсь, и мои мысли он тоже читает: не только одни музеи мы посетим?

И на том же раскаленном, пропахшем бензином, «рафике» мы поехали в город. Ташкент мне понравился. Все мы тогда знали, что после землетрясения 1966 года город восстановлен усилиями всей нашей страны, включая и Ленинград, и именно тогда на месте рухнувших старых домиков появились бульвары с красивыми домами, по которым мы сейчас проезжали. Посмотрели и старинные здания — медресе Кукельдаш, мавзолей Хазрати Имама — ажурные арки, мозаичные купола, но еще больше мне, как человеку простодушному и неискушенному, понравилось новое: Музей прикладного искусства, театр Алишера Навои, сделанные в старинном стиле, но более яркие. Понравилась площадь Независимости, с серебристым глобусом Узбекистана, как его ласково называли местные, и особенно глянулись многочисленные водные каскады, целые водопады освежающих фонтанов в окружении радуг.

Отдыхали мы в чайхане «Голубые купола», лежали, сняв ботинки, на пестрой кошме, рядом булькал арык. Сначала принесли чай в большом сине-белом чайнике, потом местный желтый сахар кусками. Разговор шел неторопливый и вкрадчивый, но при этом — жесткий. Как-то я вдруг оказывался «крайним» во всем этом деле, единственным виноватым. Они долгое время наслаждались, снимая непонятно что, — точнее, понятно что: лишь то, что им нравилось — яхты, рестораны, баб, — а теперь я был должен за небольшую плату слепить из этого фильм про детей, помогающих чекисту. При этом и дети, и сам чекист сняты были исключительно скупо, а на досъемки, как объяснил мне администратор, остались гроши. Но при всем том тепло, ароматы, журчание арыка дарили покой и блаженство, и главное — непоколебимую уверенность, что все будет хорошо. С этим чувством я и подписал бумаги, и получил некоторый аванс.

На мое предложение выпить коньяку, который был в моей дорожной сумке, директор сурово сказал, что у нас рабочее совещание, и вообще он ждет результатов в ближайшие дни… Хотя торопиться тут явно было не принято — одна и та же сладко-заунывная песня на узбекском тянулась все то время, что мы здесь лежали — и она, неторопливо-сонная, с повторяющимся снова и снова напевом, была неотъемлемой частью этого неподвижного воздуха, неги… Потом подошел и улегся с нами еще один, молодой, оказавшийся оператором — Тимур.

Должность оператора, как бы не самая главная, скрывала на самом деле неограниченные возможности. И меня в этот рай заманил он: остальные слишком величественны, чтобы думать. А он как-никак окончил ВГИК. И выяснилось — фильмом крутил он. И имел на меня четкие планы. Режиссер был слишком величественен, чтобы работать. А Тимур (имя подлинное) тогда работать еще мог. И все знали: если надо что-то сделать — обращаться к нему. Фамилия его теперь слишком известна, чтобы ее называть. Теперь он снимает самые известные фильмы в стиле фэнтези. А тогда он был упоен искусством серьезным, настоящим, в рамках фильма про детей и чекистов. Внедряясь в детско-чекистский фильм, он делал в нем фильм модернистский, изысканный, даже утонченный. Я видел эти куски, дивные пейзажи, но подумал, что такого не может быть, что это так, «гениальная опечатка» — но тут явился их автор. Мы встретились вовремя. Я готов был исполнить (вписать в фильм) любые его прихоти, но лишь с небольшой нагрузкой: он выполнит все мои. Поняв, что мы можем это сделать, — задохнулись от счастья!

Я сразу приступил к главному: Шкапский переулок! Тимур, который до ВГИКа выучился еще в местном университете, сказал, что слышал про такой, где-то он был тут рядом. Мы пошли в его любимую библиотеку: прохлада, старые кожаные кресла, обожающие Тимура интеллигентные библиотекарши. И самая лучшая из них, Ада Львовна, спасшаяся в Ташкенте блокадница, провела нас в подвал. И в Ташкенте, оказывается, есть места, где прохладно. Хрупкие книги с грубыми штампами: «Подлежит уничтожению», «Списано», «Спасено». Осторожно перебирали… И вот — хрупкая, как осенний лист, брошюра: «Участники революционных событий в Ташкенте».

Естественно — грубый чернильный штамп: «Подлежит уничтожению». Ада Львона открыла страницу, и оказалось, что Шкапский — это не переулок, а… человек!

Шкапский Орест Авенирович