Жизнь в эпоху перемен (1917–2017)

Еще одна восточная хитрость: выпив со мной, он исчез, и явился какой-то уважаемый родственник, который тоже «считал за честь» со мной выпить — причем непременно до дна! Потом снова произошла замена. И опять… Потом я заметил с некоторым изумлением, что пью с прокурором и рассказываю ему о своих проблемах — а он важно мне кивает. Потом, хвать — а уже не прокурор, а какой-то другой важный гость внимательно слушает меня — но вскоре пропадает. А я только разговорился, расчувствовался! Неужели я, попав в эту волшебную жизнь, — что уже чудо! — должен скоро ее покинуть и уже не побываю там, где бывал отец?

Что-то щипало мне щеку. Потрогал — слеза!

Не прыгну в Солар, не попаду в то счастливее мгновение?.

…Помню, перед отъездом мы сидели с отцом на крыльце дачи. Солнце стекало, плавилось в соснах, но жара не спадала.

— Ой! Как я купался — в речке Солар! Кидались с обрыва, прямо в водопад! — отец рубанул своей огромной ладонью. — Речка ледяная, стремительная была… выскакивали ошарашенные! — и вниз по водопаду нас мчало! Помню — за водопадом натяжной мост был, упругий, и там молодая женщина ругалась с каким-то мужиком… пья-най… аб-солютно! — отец, сладко зажмурясь, покачал головой. Видимо, через столько времени любые воспоминания сладки! — Мужик тот все руками размахивал, что-то доказывал, и вдруг — брык! — прямо под перилы, и в речку упал! Женщина сбежала с моста, побежала туда, где вода резко поворачивала, в скалы упираясь. Мужик пытался там выбраться, женщина палку протянула ему, но он сорвался и его дальше понесло — в белой пене совсем исчез. И тогда женщина прыгнула, прямо в платье, и тоже там скрылась. И далеко уже вниз по течению все-таки выкарабкались они. Одежда прилипшая. Разделись, сели сушиться.

Отец, улыбаясь, смотрел туда.

А я тут сижу, пью! Но в Солар, даже как тот пьяный, к сожалению, не свалюсь! Подлец я! Сколько я мог разговаривать с батей про это?! А разговаривал — считаные разы!

От слез все во дворе было видно мне как-то расплывчато, с радужным отливом. О! Кто-то мне знакомый пришел! Откуда у меня знакомые в этом дворе? Гость молодой, но хозяин почтительно встречает его. О! Ведет ко мне. Как очередного важного родственника? Еще, значит, пиала водки? Это конец.

— Так вот где ты прячешься!

Это был Тимур.

— Халлод-ный вода! Хал-лодный вода! Миллион — кружка!

Забудь про кино. Это мой отец, веселый и юный, носится в пыльной толпе, и я его вижу!

Завтра будем прыгать в речку Солар. И Тимур пообещал мне, что, если удастся, роль пьяного, чуть не утонувшего, он даст мне!

Мы все сняли, что я хотел. Если мечта сбывается, то платить за нее не жалко. Конечно, я разобрался, кто в этом кино двойной агент, а кто даже тройной — а кто просто одинарный. И положил сценарий на стол — на тот самый дастархан, за которым они сидели — и, казалось, не вставали вообще.

— Что это?! — проговорил режиссер (возможно, это был директор студии). Они смотрели на мою рукопись — с ужасом, примерно с таким же, как царь Валтасар на пиру — на зловещие письмена на стене. И теперь, стало быть, им надо подниматься и что-то делать?

Я понял, что сделал не то. Мелко кланяясь, я стал пятиться.

Один только человек отнесся к моему сценарию более-менее с душой. Я бежал с чемоданом в руке по ночной улице, освещенной желтыми фонарями. Булькал арык. Иногда раздавался короткий шорох… шарк! Это с обнаженных стволов слетали куски сухой коры и ударяли о твердую землю. Я бежал на вокзал. О машине и самолете уже не было речи. Плацкартный вагон! За мной мчался вспотевший администратор Женя и кричал на ходу:

— А почему Уюпов… не сказал Культяпову… что Сорокин — шпион?

— Забыл! — отвечал я, прерывисто дыша.

Расстались мы, однако, друзьями. Более того — Женя зашел в купе к проводнику и сказал таинственно: «Учти! Это очень большой человек едет!», и проводник угощал меня пловом весь путь.

И может быть, из-за этих запахов душа моя все еще оставалась в Ташкенте. Шла пустыня. Верблюды с облезлыми, линяющими боками зачем-то бежали за поездом… Ночью в поезде я лежал и думал о том, что покидаю любимый юг, что утром уже проснусь на севере и увижу снег.

Глава шестая. Новая жизнь (1923–1927)

Мои «предки» прожили в Ташкенте полтора года — одну зиму и два лета, и ко второй зиме возвратились в Березовку с тремя мешками зерна. Встреча с родными местами ошеломила их. На их маленьком степном полустанке несмотря на зиму кипела жизнь. Поезд из Ташкента встречала толпа. Прямо у вагона их радостно встретил извозчик, схватил два мешка, дотащил их в свои сани — но тут на него налетел другой извозчик, из длинной очереди саней, заорал, что первый по порядку — он, и они стали драться, и якобы «самозванец», с разбитым носом, кинулся в свои сани и укатил — с двумя их мешками. Отец, вспоминая ту историю, почему-то радостно хохотал.