Жизнь в эпоху перемен. Книга первая

– Вы, что! – удивился Иван. – На станции я покушал утром за пять копеек почти тоже.

– Ну, там разве еда. Вам объедки сунули на станции, а здесь всё домашнее и свежее, – возмутился еврей. – Но вам, господин студент, я уступлю за семь копеек, а будете столоваться постоянно, то и до пятака сброшу, – предложил хозяин.

– Ладно, сейчас поем, а там видно будет, – согласился Иван и принялся за обед: молодое тело требовало пищи, и он мигом управился с едой, вспоминая, какими щами потчевала его Арина и как хорошо ему было с ней на диване. Сытый желудок располагал к воспоминаниям об ублажении плоти с молодой женщиной: как-никак, а с отъезда Ивана из села прошло уже два месяца и молодое тело кроме еды требовало и удовлетворения, но об этом надо пока забыть.

Заплатив еврею за обед и пообещав ещё зайти завтра, если хозяин скинет до пятака, Иван решил прогуляться по городу, в котором ему предстояло жить долгих четыре года.

Город был большой, но грязный, с каменными и кирпичными домами лишь в центре, где мостовая была покрыта брусчаткой ещё со средних веков – здесь была столица великих князей литовских – Гедиминасов, а остальная часть города – это деревянные дома, где вперемешку жили евреи, поляки, русские и другие неведомые Ивану народы.

Среди жилых домов тут и там торчали маковки синагог, купола церквей и шпили костелов: как узнал Иван позже, в Вильне жило около двухсот тысяч горожан, из которых почти половину составляли евреи, четверть поляки, осьмушку – русские, а все остальные – это ливы, немцы и прочие народы, вплоть до цыган и арабов. Русский язык понимали почти все жители, но между собой говорила на своем языке, неохотно и по обязанности, отвечая на русскую речь тоже по-русски.

Вильна жила преимущественно торговлей: через нее шли поезда в Европу с лесом, зерном, металлом, пенькой, а назад везли машины, ткани и всякую европейскую ерунду: так американцы меняли у индейцев за бусы и виски меха, землю и золото. Россия через торговлю с Европой превращалась постепенно в рынок сбыта лежалых товаров и устаревшего оборудования для фабрик и мануфактур.

Перекусив на ужин в каком-то трактире, Иван возвратился в пансион и лёг спать – заняться вечером ему было нечем. Кровать была армейского образца с жесткой сеткой и ватным матрасом, к которому белье не полагалось: о смене белья студенты должны были заботиться сами. Фрося предусмотрительно положила в мешок с одеждой пару простыней, наволочки для подушки и полотенца, справедливо полагая, что белье постельное всегда пригодится и не ошиблась, иначе спать бы Ивану на голом матрасе в несвежем подматраснике.

В следующие два дня Иван обошел все окрестности института, прошелся по улицам и закоулкам в центре города, посетил ближайшую церковь, в которой, видимо, придется иногда посещать службы воскресные: ведь институт-то – христианский, православный и посещение церкви несомненно будет отслеживаться ментором группы, в которой Ивану предстояло обучаться.

Впечатление о городе у Ивана сложилось неважное: одно название, что губернский город, а по образу жизни ничем не отличается от уездного городка: та же грязь на улицах, те же домишки хилые, стоит отойти от центра на сотню шагов, та же бедность и убогость жизни простых людей, что была ему ведома в Чауссах у тётки Марии, потом в Орше, да пожалуй и в селе Осоком, жизнь крестьян мало чем отличалась от жизни горожан Вильны.

Как и везде, горожане делились на богатых и прочих. Богатых приходилось едва-ли 2-3 человека на сотню жителей. Для них были открыты двери шикарных магазинов одежды, рестораны, где за обед тратилась месячная зарплата учителя, устраивались балы и приемы в городской управе и эти, никчемные, на взгляд Ивана, людишки пользовались всеми благами жизни, не обременяя себя никаким трудом и живя на проценты с капитала. Эти проценты им добывали еврейские ростовщики, открывшие банковские дома, где давались деньги в долг под процент, часть которого шла в карман банкира, а остальная часть владельцу капитала, помещенного в этот банковский дом.

Остальные жители, у которых капиталов не имелось, добывали средства насущные повседневным трудом: в мастерских, в услужении у богатых и кустарных ремеслах. Учителей Иван тоже относил к работникам по найму: учить – это, конечно, не баржу в лямке бурлакам тянуть по Днепру, но тоже труд, требующий и знаний, и терпения, и умения.

Женщины и дети, которые не работали, сидели по домам и избам, копались в огородах, обслуживали своих кормильцев и благодарственно молились своим богам, если день прошел ровно без ущерба и увечий в надежде, что и следующий день будет не хуже. Так день за днем проходила никчёмная жизнь простого человека, пока родственники не относили его на погост, а сами продолжали своё никчемное существование.

Иван и учиться-то задумал, лишь бы вырваться из этого замкнутого круга борьбы за деньги, чтобы не считать копейки, уплаченные за обед в еврейской столовой и иметь свободное от работы время, которое посвятить изучению истории для понимания смысла своей жизни сегодня на опыте ранее живущих поколений.