Жизнь: вид сбоку

Славик на новенькую даже не посмотрел. Он сидел на последней парте и увлеченно играл с соседом в фантики. В классе установилась необычная тишина, а он все пытался, негромко хлопая ладонью по столу, перевернуть неподдающийся фантик. Пытался, пока сосед не ткнул его больно локтем в бок и не прошептал горячо на ухо:

– Славик, глянь!

Славик поднял глаза и пропал навсегда. Муся удивленно посмотрела на хулигана, играющего в фантики посреди урока. Славик позорно покраснел и закашлялся.

– Вячеслав, вы в каких эмпиреях витаете? – строго спросила учительница. – Это школа все-таки. Или вам нехорошо?

– Мне хорошо, – глупо, но честно ответил Славик. – А это кто?

Он потянулся обеими руками к стоящей у доски Мусе. Как будто он ребенок маленький, а она – мамка долгожданная, вернувшаяся с работы. Очень смешно получилось. Класс заржал, а Муся, довольная произведенным ею эффектом, проследовала на указанное место.

Это, конечно, реконструкция. Дед, например, утверждал, что он, мельком взглянув на новенькую, продолжил спокойно играть в фантики. Новенькая же, напротив, покраснела от его короткого взгляда и даже глупо чихнула, пораженная его суровой мальчишеской красотой. Бабушка только смеялась в ответ:

– Да ты тогда, дурачок, со стула чуть не свалился от счастья, бормотал что-то невразумительное, молился, наверное. Совсем ты, папка, старый стал, склероз у тебя, что ли, начинается?

Дед горячился, говорил, что нет, он точно помнит: продолжил спокойно играть и даже выиграл у соседа по парте замечательный фантик от карамельки. Там еще лебедь такой смешной был нарисован с оранжевым клювом. Бабушка смеялась и целовала постаревшего Славика в проплешину на голове. А ему нравилось – и в восемьдесят лет млел он от своей Мусечки, хитрил, доказывал: «Лапки у лебедя были коричневые, в этом и весь юмор: лапки коричневые, а клюв оранжевый!» Муся смеялась громче и опять целовала его.

Незадолго до смерти деда я начал расспрашивать их о молодости. Но только поодиночке. Вместе – невозможно было: они рисовались друг перед другом, как отчаянно флиртующие подростки. Подростки на девятом десятке. Кто-то скажет, что не бывает такого. А я скажу – бывает! Бабушка, дедушка – услада глаз моих, моя надежда и вера в лучшее. Маяк среди океана блеклого дерьма. Ваш хитрый внук сопоставил обрывки поведанных вами историй, хитрый и тоскующий по вам внук сложил из обрывков мозаику, и получилась невероятной красоты картина. Конечно, не такая красивая, как ваша реальная жизнь, но все же, все же…

* * *

Зимой 1938 года Славик не понимал, что с ним происходит. Образ новенькой – Маруси Блуфштейн из Киева – повсюду преследовал его. Делал Слава уроки и, вместо легко дающихся ему математических формул, видел в учебнике ее мягкие, как бы светящиеся изнутри каштановые волосы. Зашвырнув бесполезные книжки под кровать, он шел на каток, развеяться, а там его настигали удивительные, цвета спелой сливы глаза Маруси. Он, известный на всю Воздвиженку конькобежец, не мог проехать по льду и десяти метров – спотыкался, падал, расшибал нос и колени. Разбивался – потому что не видел ничего вокруг, кроме ее глаз, в которых тонул, пропадал. Пытался изгнать видение, и не мог. Славик пугался, ему казалось, что он сходит с ума. Жил себе не тужил, был главарем по кличке Егоза у местной шпаны, учился при этом лучше всех в классе и на тебе – здравствуйте, не ждали: какая-то Маруся Блуфштейн. Как человек с негнущимся стержнем внутри, Славик решил сопротивляться. Он дергал Мусю за косички, обзывал ее и всячески третировал. Чем больше он издевался над прекрасной одноклассницей, тем больше она его преследовала в воображении. Коварная новенькая пробралась даже в сны. И там она вытворяла такое… Он не сдавался, стискивал зубы, еще ожесточеннее глумился над девчонкой. Бил ее портфелем, подкладывал кнопки на стул. В конце концов Марусе надоело терпеть издевательства и однажды на перемене при всем классе она насмешливо спросила:

– Влюбился, что ли? Так и скажи. Чего дурью маешься?

Страшные слова были произнесены вслух. Обидный и смертельный диагноз поставлен. Весь класс, затаив дыхание, ждал ответа Славика. Сейчас легендарный главарь хулиганов ее отбреет, сейчас он отчебучит такое, что мало не покажется. Пауза не затягивалась, а натягивалась, как кожа на барабан. До звона, до хруста… И лопнула. Славик медленно опустил голову и, сильно покраснев, прошептал:

– Влюбился. А что, влюбиться нельзя?

Кто-то злорадно хмыкнул, но тут же подавился смехом. С него станется, с этого Славика, наваляет еще, бывали случаи. Опять стало тихо, теперь все ждали ответа Маруси. Она не спешила, держала паузу не хуже знаменитых мхатовских звезд. Уже в четырнадцать лет она была женщиной до мозга костей. Чем дольше молчала Муся, тем меньше становился Славик. Лилипут с маленькими пылающими красными ушками перед гигантской королевой. И только когда Славик почти исчез, Маруся без тени иронии, совершенно серьезно и даже сочувственно ответила: