Жизнь: вид сбоку

– Можем, – сказал Славик грустно, – это мы можем. Давай я сначала про листовки отвечу, ладно? Дурак будешь, если по этому пути пойдешь. Советская власть и так уже на последнем издыхании держится. Без тебя обойдутся. Я, наверное, не доживу, хотя шансы есть, а ты доживешь точно и будешь еще достаточно молодой, помяни мое слово. И вот когда доживешь, ты не в лагере должен быть и тем более не должен быть лагерной пылью. Ты должен быть при деле, при профессии, при возможностях, тогда и шансы на лучшее появятся. Так что живи, как жил. Учись, учи английский, это пригодится, думай. Сейчас перемены вроде намечаются, участвуй, но аккуратно, чтобы шею не сломать. Смотри по сторонам, думай… А по поводу уехать… Отговаривать тебя не могу. Очень хочется, но не могу. Ты юный совсем, у тебя и там получится. Возможно, даже лучше, чем здесь, и легче. Вот только… только вспомни о своих дедах и прадедах, обо мне вспомни, зря мы, что ли, за Россию и сражались, и сидели, и умирали? Дураки, что ли? Тоже ведь могли извернуться и уехать. Отец мой Никанор точно мог, однако ж не уехал. Родину любить – это не жопу ей лизать, не кричать на всех углах, как ее любишь, это просто жить здесь и умирать, и трудиться, и бороться, и надеяться. Хотя, может, и зря Никанор не свалил, я бы не сидел, по крайней мере. Но ведь и Мусю бы не встретил. Ничья, как всегда. Один-один. Непонятно, может, и дураки твои предки, а может, и не дураки. Не знаю, тут я тебе не советчик, подрастешь – сам определишься. Через годик дам тебе еще одну книжку прочитать, там вторая половина правды, как ты и хотел. Сейчас рано, а через год в самый раз. Я воевал уже в шестнадцать, а пока… хорошо, что поговорили. Ты думай.

Через год дед мне дал прочитать «Колымские рассказы» Шаламова. Они полностью подтвердили его правоту. Нет плохих и хороших, в каждом человеке дремлет скотина, и каждая скотина хочет только одного – жить. «Но ведь я не скотина, – думал я, постигая вторую половину страшной правды, – и дедушка, и большинство людей вокруг меня нормальные. Тем не менее скотина есть во всех, спит, сладко причмокивая, пока организм носителя накормлен, напоен, в тепле и безопасности, а как внешние условия ухудшаются, тут она пробуждается, и тогда… Даже думать не хочется, что тогда, лучше сдохнуть, наверное, чуть раньше». Сделанное открытие меня настолько поразило, что я начал постепенно сходить с ума. Смотрю на розовощекого физрука в школе, а мне мерещится, что он в лагере на Колыме, доходяга совсем, ворует незаметно ночью у такого же, как он, бедолаги пайку. Вижу девочку-одноклассницу, в которую влюблен, гордую и красивую недотрогу, а представляю, как ползает она по вертухайской каптерке и умоляет, чтобы трахнули ее куда и как угодно, умоляет за кусок маргарина и несколько часов в тепле, а не на лютом колымском холоде. Видения начались с хорошо знакомых мне, близких людей, но потом распространились на всех, на вообще всех. Я ехал в метро, и вокруг меня были воняющие и грызущиеся за крошки доходяги, заживо гниющие, но тем не менее стыдно и оскорбительно продлевающие свои мучения. Мой путь лежал прямиком в психушку. Никому я не говорил о своих проблемах, мучился, не мог спать и есть, отстал в учебе. В последний момент воля к жизни все-таки победила. Я нашел решение и, что называется, открыл Америку. Душить нужно скотину в себе, догадался я, тренировать волю, человека внутри укреплять, ограничения для себя ставить. Это могу, а вот это – ни за что. Надо окружить скотину внутри флажками, потом колючей проволокой, потом вышки поставить и давить, давить, давить… Да, житься будет тяжелее. Когда ограничения сам себе поставил, особо не поскачешь. Да, можно проиграть конкурентную борьбу с такими гирями на конечностях. Зато мускулы разовьются, душа укрепится и надежда появится, что даже в самых суровых условиях человеком удастся остаться. Вот Славик смог же, и я смогу. Как только я нашел выход, видения отступили. Физрук снова стал придурковатым розовощеким малым, а красивая девочка-одноклас-сница – просто красивой девочкой. И в метро ездили обыкновенные люди, и учеба подтянулась. Но расслабляться не следовало. Мало решить, нужно еще и сделать. Я начал с близкого, бесценный опыт находился под боком. При каждой встрече я пытал дедушку о его лагерной жизни. Он не спрашивал, для чего и почему, но, мне кажется, понимал. И говорил, говорил… Славик многое мне поведал, только вот как пересказать, я не знаю. Лучше Шаламова все равно не скажешь.