Жизнь волшебника

лишь тем, что они с Голубикой разные люди и что с ней, к сожалению, невозможна такая вот

полная открытость, как у них с Ниной на этой лавочке. И доля правды насчёт открытости тут,

конечно, есть: новая знакомая слушает его исповедь с потрясающим сострадательным вниманием.

Единственное, что сразу же запрещает себе Роман – это плохо, неуважительно отзываться о жене.

Исповедь его заключается, главным образом, в самобичевании, хотя главную причину ухода он так

и не может назвать. Она оказывается слишком сложной, можно сказать, комбинированной.

Нина выслушивает его душевные излияния не перебивая, так что, когда, наконец, рассказано

всё, на улице уже совсем зябко и темным-темно. Некоторое время они сидят молча, не зная, как

быть дальше. Обоим очевидно лишь одно: странно и неправильно было бы сразу после этой

исповеди, перелившейся из одной души в другую, взять и разойтись по сторонам. И у разговора, и

у встречи, и у знакомства – явная незавершённость. Может ли Нина скрыться сейчас в своё

общежитие и спокойно там заснуть, зная, что её новому, искренне доверившемуся ей человеку,

некуда податься? Нину даже удивляет его странное безразличие к себе. Он что же, собирается так

111

здесь и сидеть? А может быть, сделать проще: пока ещё ходят троллейбусы, поехать на

железнодорожный вокзал и там на скамейке скоротать ночь?

В ярко освещённом троллейбусе разговор уже не получается. Доверительность, возникшая в

полумраке скамейки, убийственно засвечивается фонарями. Нина, сидящая у окна, ёжится от

сквозняка. Роман слегка приобнимает её, и это движение они оба пытаются воспринять как вполне

естественное.

– А кстати, ты откуда? – вдруг спрашивает он. – В смысле, откуда шла, когда мы встретились?

– Я? – даже теряется Нина, потому он ещё ни о чем не спрашивал её. – Из читального зала…

Засиделась сегодня…

На самом деле в читальном зале она была днём, а потом у неё была встреча с мужчиной, с

которым она познакомилась в середине лета. Отношения их не просты – мужчина почему-то

пытается всячески, внешне вежливо, отказаться от встреч, и сегодня это было очевидным как

никогда. Обычно отталкивание мужчины провоцировало Нину на ещё большее цепляние, хотя,

конечно, это унизительно, но сегодня ещё там, на скамейке, слушая Романа и проникаясь его

исповедью, Нина вдруг поняла: первой от встреч с мужчиной откажется она сама. Теперь это

совсем не трудно. Решив так, Нина даже слегка романтически восхитилась этой неслучайной

встречей двух людей, оказавшихся одновременно на перепутье. В ответ на признания Романа её

тоже тянет на искренность, но чувство осторожности удерживает – лучше уж ей на всякий случай

просидеть сегодня допоздна в библиотеке…

Ночь в душном, насыщенном человеческом тепле вокзала среди подремывающих людей не

кажется длинной. Они проводят её в разговорах шепотком, успевают и немного забыться,

приникнув друг к другу головами, что теперь уже и впрямь кажется естественным. Роман,

постепенно отходя от потрясения, старается поменьше говорить о своём, чтобы не выглядеть

нытиком и не разрушать некое подобие их взаимного притяжения.

Первый день какой-то новой эпохи (после «Эпохи Голубики»), ещё не имеющей точного

названия, к сожалению, – воскресенье. Рабочий, занятый событиями день, вероятно, позволил бы

мягче войти в очередной жизненный этап, хотя, с другой стороны, какая тут работа, если веки

залипают, как магнитные. Так что, стоит всё-таки покинуть на время свою ночную знакомую, чтобы

отоспаться в общаге. Однако Нина подсказывает другой путь. Зачем идти в какое-то «чужое»

общежитие, где наверняка уже многое изменилось, если есть «своё»? Днём вахта не столь

бдительна, а в общежитии пусто: студентов увезли в колхоз на картошку. Это её освободили из-за

простуды, которая, впрочем, уже прошла.

Роман представляет пустое общежитие, тихую комнату, постель… Всё понятно: перспективу

Нина определяет сама. Лишь теперь он с запозданием отмечает то особое внимание, с каким его

новая знакомая всё время смотрит на него. А ведь он, кажется, нравится ей… Нравится, даже

ничего не сделав для того, чтобы нравиться, потому что ему просто не до того.

Прежде чем ехать в общежитие, они заходят в буфет взбодриться кофе. И уже тут, открывая

перед ней стеклянную дверь, Роман ловит себя на невольном втягивании в ухаживание, в

незаметном подталкивании набегающих событий. «Уж не накручиваю ли я что-то себе про неё? –

думает он. – Есть же такие сочувствующие романтические барышни, к которым на самом-то деле и

пальцем не прикоснись: мол, мы друзья, и только».

В общежитии на вахте никого: плотная вахтёрша, заслонив спиной дверь, дует чай в небольшой

комнатушке. Они проскальзывают на лестницу, а потом – и в комнату на третьем этаже. Роман

раздевается, смутив этим стыдливо отвернувшуюся хозяйку комнаты, ложится на её кровать. Сама

Нина, немного поколебавшись и запретив смотреть в её сторону, скидывает платье, кладёт на

тумбочку очки и укладывается на постель подруги у окна. Уже лёжа, Роман ещё раз осматривается:

кровати в этом современном общежитии пединститута старые, с блестящими никелированными