Жизнь вопреки

Командировка Борджиковой затянулась. На меня свалилось срочное дело. И вдруг я понял, что Виталий не звонит мне уже второй день. Набрал его номер – вне доступа. Позвонил на работу – сказали, что он выехал из Москвы по делам. Жена сообщила, что он ей звонил сегодня из поездки, даже не сказал, откуда именно. Обещал к вечеру приехать. Я попросил своего программиста отследить его телефон через спутник. Да, Воронеж, конечно, черт бы его побрал. Меня подбросил знакомый эмчеэсник на вертолете. Я показал на рецепшене удостоверение сотрудника прокуратуры, которое мне преподнесли коллеги на такой случай, влетел на второй этаж, вышиб коленом дверь номера Борджиковой.

Мой гуманный, интеллигентный друг, никогда не обидевший ни котенка, ни ребенка, бил ногами лежащую на полу и казавшуюся горой женщину с окровавленным лицом. Он убивал ее. Неумело, без надежды на успех и совершенно самоубийственно. Если бы на ее крик, когда у нее еще был голос, прибежала горничная, Виталия увели бы в наручниках. А Борджикова вскочила бы и побежала снимать побои.

Я оттащил его, доволок до ванной ее, умыл рожу, велел надеть чистую одежду. Сказал ей, что дело об отравлении Анатолия Петрова возбуждает Генпрокуратура. Она все равно это не проверит. Накидал ей столько сведений про ее поганую жизнь, про ее грязных покровителей, даже взял айфон и сказал, что запускаю все это в интернет. Тут ее вроде пробило. Наверное, испугалась за карьеру и другие возможные супружества.

– Ладно. Кончай все это. Я поняла. Никого уже не вернуть. Чего вам надо от меня?

– Пиши заявление о разводе, я потом оформлю задним числом, при жизни Толи, как полагается. И если когда-то появишься рядом с этой семьей хоть на пушечный выстрел… Вот смотри: мы отслеживаем каждый твой шаг. Икнуть без меня не сможешь.

Нам удалось запихнуть ее на самолет в Турцию, мадам оказалась с заграничным паспортом и действующими визами. Она пообещала отдыхать там, сколько влезет. Даже помахала мне на прощание. На Виталия не смотрела щелями подбитых глаз.

– Спасибо, друг, – сказал мне Виталий, когда я уже довез его до дома в Москве. – Так захотелось хоть один раз в жизни не давить в себе ярость и протест против несправедливости, эту жгучую жалость к родному человеку, который был рожден, чтобы встретиться с убийцей. Я готов был на тюрьму, на что угодно, только бы эта гнида не жила и не куражилась над людьми.

– Я так и понял, мой дорогой. И то, что ты сказал. И то, что у тебя не получилось бы убить. Еще немного – она бы потеряла сознание, ты бы стал делать ей искусственное дыхание. А она жить на самом деле вряд ли имеет право. Но будет. Так что лучше забудь. Завтра все завершим. И вдовы несчастного Толяна у вас нет.

Только дома, за рюмкой коньяка, я сообразил, какое насмешливое созвучие фамилий получилось у судьбы. Дебелая базарная тетка Клавка Борджикова и утонченная аристократка Лукреция Борджиа. Впрочем, вторая, возможно, была обвинена незаслуженно. В отличие от первой, которая незаслуженно НЕ обвинена.

Я на самом деле долго отслеживал ее жизнь. Видел однажды у здания суда, как она садилась в машину с толстым мужиком с погонами МВД. Потом узнал, что она вышла замуж за полицейского. А через пару лет посмотрел ее семейное положение – а у нее уже другой муж, директор ресторана. Живы ли они оба, узнавать не стал. Не настолько любопытен.

Особый следователь

Посвящается следователю прокуратуры Кларе Серебряной, прекрасной женщине с отважным сердцем, ясным умом и миссией борца с жестокостью. Она не прототип. Она – вдохновение. Героиня вымышленная.

Автор

Юля и Костя дружили с детского сада, вместе окончили школу. Вместе поступили на юридический факультет Санкт-Петербургского университета. Вместе стали дипломированными специалистами. И тут их пути чуть не разошлись: Юлю пригласили в аспирантуру, а Костя мечтал поработать, что называется, «на земле», в обычном районном отделении полиции, чтобы быть в гуще обыденных, невидимых и, быть может, самых сложных преступлений. Наступил момент, когда – так или иначе – им нужно пойти в разные стороны. Они оба предполагали, что будет грустно. Но ни он, ни она не решались проникнуть в суть этой грусти. Дело в том, что они на самом деле просто дружили. По-человечески сразу, с первого детского взгляда понравились друг другу, подошли, привязались. Возможно, у каждого из них и не было никого более близкого по взглядам и духу. Но о влюбленности, об ином притяжении не было ни мысли, ни догадки.

В институте то он, то она впадали в романы, бегали на свидания, потом обменивались впечатлениями. Романы кончались, их отношения были вечными. Именно потому, что держались на духовном родстве и не были уязвимы для взрывов страстей и инстинктов. Или… потому, что они сознательно, не сговариваясь, изгнали призрак любви, чтобы сохранить что-то более важное и высокое?