Жизнь вопреки

Остаток вечера вдвоем они провели в молчании. Он сидел за ноутбуком. Потом, в постели, Валерия впервые испытала облегчение, когда он пожаловался на усталость и недосып и повернулся к ней спиной. Она лежала до утра в тишине, чувствуя тепло самого дорогого для нее человека, а душа тонула в темени разочарования, самых диких подозрений и в горечи растущей злобы. Валерия впервые подсчитывала все свои вложения в этого мужчину, в том числе эмоциональные. В ответ она расчитывала только на милость или даже милостыню – немного тепла и видимого, ощутимого, заметного внимания. В эту ночь она почувствовала себя почти ограбленной. Уснула Валерия уже на рассвете, а проснулась с осознанным чувством ненависти к дочери. Это оказалось менее болезненным выходом, чем утрата иллюзии по поводу любви Леонаса. Конечно, виновата Надя, которая разыгрывала перед ним нищенку, босую и голодную. А может… Может, в этом недоразвитом существе вообще проснулась женская похоть. И она пытается соблазнить первого красивого мужчину, которого рассмотрела так близко. Почему нет? Плюс вечная вражда с матерью, желание ее оскорбить, обвинить…

Валерии хватило сил на то, чтобы какое-то время сохранять неизменным внешний порядок в их доме. Но она неусыпно, как разведчик на особом задании, следила за каждым движением и выражением Леонаса и Нади. А девушка в новых шмотках несказанно изменилась, похорошела, стала уверенней и веселее. Валерия заметила на ее тумбочке пару баночек с кремами. Она подолгу теперь сидела в ванной с какой-то маской на лице. Оказалось, кожа у нее вовсе не плохая, хорошая еда и фрукты в доме тоже сделали свое дело. Валерия иногда смотрела на собственную дочь как на незнакомку: тоненькая, высокая девушка с нежным, печальным лицом и вдруг открывшимися большими карими глазами. Валерия пыталась вспомнить лицо ее отца: он точно был таким некрасивым, каким казался ей? Или его таким делали собственная униженность и ее, Валерии, презрение?

Да, зоркий глаз Валерии фиксировал все изменения в дочери. Но никаких перемен в отношении Леонаса к Наде она не заметила. Он мог сказать, увидев ее в новом наряде: «Здорово. Тебе идет». И, как всегда: «Привет. Ты в порядке?» Тут вроде все чисто. Но почему… Почему он подарил чужой девчонке больше жалости и сочувствия, чем любимой жене? Почему он думал о ней даже в Париже? О Наде, а не о Валерии? Не по такой ли простой причине, что о Валерии ему думать неинтересно? Дальше начинались самые острые терзания, связанные с догадками о том, что первая, самая сильная страсть Валерии – для Леонаса вовсе не великое блаженство. Это всего лишь обыденная обязанность. Он это терпит как плату за свой комфорт – на работе и дома.

Раздражение, неудовлетворенность, злоба – даже не конкретная, а по отношению к несправедливости мира вообще, – расползались по крови Валерии, как ржавчина. И однажды прорвались в дикой ссоре с дочерью.

Валерия вечером вошла в кухню из ванной, когда Надя, сидя за большим круглым столом, ела с блюда маленькие тосты с авокадо и крабами, которые Валерия час готовила к ужину. В своей новой раскованности Надя вела себя совсем не так, как обычно, когда торопилась съесть то, что мать положила ей в тарелку, и уйти. Она жевала, положив одну босую ногу в парижских, стильно состаренных джинсах на соседний стул, при этом увлеченно с кем-то переписывалась по смартфону и улыбалась. На пальцах этой ноги был свежий педикюр с ярким лаком. Кажется, это и добило Валерию. Она налетела на дочь, как фурия, вырвала из ее рук смартфон, бросила его на пол. Вцепилась дочери в плечо, сама слышала, как со стороны, собственный пронзительный, визглявый голос: «Хамка, нахалка, нахлебница, бездельница! Распустилась, свихнулась. Похожа с этим лаком на проститутку…»

Надя, пытаясь оторвать от себя руку матери, вдруг рассмеялась ей в лицо. Ярость вспыхнула в мозгу Валерии с такой силой, что она на секунду ослепла. А затем вцепилась обеими руками в волосы дочери и потащила ее со стула. В какой-то момент обеим показалось, что они готовы убить друг друга. Пришли в себя, услышав рядом негромкий голос Леонаса, который отрезвил их, как гром с неба. Они повернули к нему красные, искаженные злобой лица и застыли.

– Этого не может быть в моем доме, – произнес Леонас. – Вопрос должен быть решен немедленно. Валерия, ты очень плохая мать. Надежда, тебя это оправдывает в малой степени. Ты взрослый человек, который должен понимать, что выход из любой ситуации ищут с помощью разума, а не распуская руки и язык. Иди в свою комнату и собери свои вещи. Я отвезу тебя в другое место. Когда обе придете в себя, что-то вместе обсудим.

Дальше Валерия смотрела, как в гипнотическом сне. Надя вышла из своей комнаты с тем самым чемоданом из Парижа. Леонас положил в него сверху тот самый новый ноутбук «для всех». И они вместе ушли из квартиры, не сказав ей ни слова. Она не могла бы сказать, сколько времени провела в тупом оцепенении, похожем на паралич. Но дверь открылась, и вошел один Леонас, встал рядом и сказал: