Жизнь взаймы

— А тебе не всё ли равно?

— Ещё как не всё равно! — парировала Лилиан и глубоко вдохнула ночной воздух. — Давай поедем по площади Согласия. Сегодня ведь воскресенье, работают поющие фонтаны.

— А мне кажется, что тебе всё безразлично, верно? — спросил Клерфэ.

Повернувшись к нему, она улыбнулась.

— Если глубоко копнуть, то — да.

— Я так и думал. Так, что с тобой случилось?

«Просто я знаю, что скоро должна умереть», — подумала она, чувствую, как по её лицу скользил свет фонарей. «Я знаю это лучше тебя, вот и всё… и то, что для тебя звучит как обычный шум, я воспринимаю как рыдание, как крик и ликование, а всё обыденное для тебя — как милость и великий дар». — Смотри, фонтаны! — воскликнула она.

Он медленно вел машину по кругу площади. Под серебристо-серым небом Парижа ввысь устремлялись подсвеченные струи фонтанов, зарождавшиеся внутри себя и самовлюбленно, подобно Нарциссу, снова устремлявшиеся внутрь себя, вода фонтанов журчала, обелиск стоял, озаренный тысячами лет постоянства и прочности, подобно светлой вертикальной оси, соединявшей самое переменчивое, что только может быть на свете — фонтаны, устремлявшие свои струи к небу и умиравшие, замерев на долю секунды в вышине и забыв о недуге земного притяжения, чтобы потом снова, преобразившись в своем падении, пропеть самую древнюю колыбельную песнь на свете: журчание воды — песнь о вечном возрождении материи и вечной бренности всего сущего.

— Что за чудо? — воскликнула Лилиан.

— Да уж… чудо, так чудо, — ответил Клерфэ. — Здесь стояла гильотина. На той стороне скатилась голова Марии-Антуанетты. А теперь тут плещут фонтаны.

— Давай поедем ещё и на Рон-Пуэн, — сказала Лилиан, — там тоже фонтаны.

Клерфэ поехал вниз по Елисейским полям. На площади Рон-Пуэн к пению и белому, пенящемуся облику фонтанов прибавился ещё и миниатюрный лес желтых тюльпанов, напоминавших своим видом примкнутые штыки прусских солдат, замерших на плацу по стойке смирно.

— Это тебе тоже безразлично? — спросил Клерфэ.

Вопрос заставил Лилиан очнуться и на миг задуматься. Она медленно отвела взгляд от плещущих фонтанов и окружавшей их ночи. «Он мучается, — подумала она. — Как легко это у него получилось»!

— Не безразлично, просто я медленно угасаю, — ответила она. — Неужели тебе не понятно?

— Нет! Лично я не собираюсь угасать, я хочу ощущать в себе больше силы.

— И я — о том же. Это здорово помогает, когда в душе ты не сопротивляешься.

У него проявилось огромное желание остановиться и поцеловать её, но он не мог предположить, чем это кончится. Как ни странно, он чувствовал себя в некотором смысле обманутым и готов был влететь на своей машине на клумбу желтых тюльпанов, раздавить их и расшвырять всё вокруг, потом схватить в охапку Лилиан и уехать с ней куда-нибудь — но куда? В какое-нибудь логово, в тайное убежище, в гостиничный номер или всё время читать этот обезличенный вопрос в её светлых глазах, которые, казалось, вовсе не смотрели на него?

— Я люблю тебя, — сказал он. — Забудь всё остальное. Забудь ту женщину.

— Почему? Ведь кто-то мог быть рядом с тобой? Или ты думаешь, что я всё это время была одна?

«Джузеппе» вдруг дернулся и испустил дух. Клерфэ снова завёл мотор. — Ты имела ввиду санаторий? — спросил он.

— Нет. Я говорила о Париже.

Он внимательно посмотрел на неё в упор. Она улыбалась. — Я просто не могу быть одна. А сейчас отвези меня в гостиницу. Я устала.

— Хорошо, отвезу.