Читаем Жизнь взаймы, или У неба любимчиков нет полностью

– Такая серия, «красное» девять раз подряд, это же просто чудо, – восторгался Фиола. – Мне только раз в жизни довелось видеть нечто еще более поразительное. Двенадцать раз «черное». Но это еще до войны. Тогда еще бывали столы с куда более высоким лимитом, чем сейчас, для узкого круга, разумеется. Человек, которому выпала эта серия, сорвал банк. Он вдобавок и на «тринадцать» ставил, так еще и «тринадцать» пять раз выпадало. Это, скажу я вам, была сенсация. Под конец все только с ним и ставили. За одну ночь он сорвал банк дважды. Это был русский. Как же его звали? Волков, кажется, или что-то вроде того. Да, Волков.

– Волков? – изумленно переспросила Лилиан. – Случайно не Борис Волков?

– Правильно! Борис Волков! Вы его знали?

Лилиан покачала головой. «Не таким», – подумалось ей. Она видела: Клерфэ не спускает с нее глаз.

– Хотел бы я знать, что с ним сталось, – продолжал Фиола. – Этот человек произвел здесь настоящий фурор. Как говорится, последний из игроков с настоящим размахом. К тому же и стрелок превосходный. Он был тогда здесь с Марией Андерсен. О ней-то вы, наверно, слыхали. Вот уж красавица, каких редко встретишь. Погибла при бомбежке, в Милане. – Он повернулся к Клерфэ: – И вы никогда о Волкове не слышали?

– Никогда, – отрезал Клерфэ.

– Странно. А он ведь тогда даже в каких-то гонках участвовал. Как любитель, разумеется. Вот уж кто горазд был выпить. Наверно, этим себя и доконал. Похоже, он только этого и хотел.

Клерфэ мрачнел на глазах. Он подозвал официанта, потребовав еще одну бутылку.

– Вы сегодня больше не играете? – спросил его Фиола. – Конечно же, нет.

– Отчего же? Серии – они иногда тоже сериями идут. Может, сегодня «черное» даже тринадцать раз выпадет.

– Ему не следует больше играть, – сказал Фиола, обращаясь к Лилиан. – Только не сегодня. Это правило, старое как мир.

Лилиан глянула в сторону Клерфэ. На сей раз он не попросил ее на счастье быть с ним рядом, и она знала почему. «Какой же он еще ребенок, – думала она с нежностью. – И до чего ослеплен своей дурацкой ревностью! Неужели так и не понял или забыл: разрушает не другой, разрушаешь только ты сам».

– А вот вам бы сыграть совсем не мешало, – встрепенулся Фиола. – Вы ведь здесь впервые. Сыграете за меня? Пойдемте!

Они подошли к другому столу. Фиола начал делать ставки, а немного погодя и Лилиан попросила разменять ей на фишки несколько банкнот. Она ставила осторожно, по маленькой, ведь деньги для нее не просто собственность, каждая купюра – это частичка жизни. А зависеть от скупердяйских подаяний дядюшки Гастона – нет уж, увольте.

– Что значит счастливая рука! – радовался Фиола, хотя сам проигрывал. – Сегодня ваша ночь! Вы позволите ставить вместе с вами?

– Сами потом пожалеете.

– Только не в игре! Ставьте как вздумается!

Какое-то время Лилиан попеременно ставила на «красное» и «черное», потом на вторую «дюжину», а под конец просто на номера. И дважды выиграла на «зеро».

– «Ничто» вас любит, – смеялся Фиола.

Тут появилась старуха с черепахой. С угрюмым лицом она уселась напротив Лилиан. В коротких перерывах между запусками шарика она о чем-то шепталась с черепахой. На тощем пальце болталось кольцо с бриллиантом редкой красоты. Шея, вся в складках, такая же морщинистая, как у ее любимицы, придавала обеим разительное сходство. Его усугубляли и старухины глаза, будто вовсе без век, с огромными, почти без белков, зрачками.

Лилиан ставила теперь то на «черное», то на «тринадцать». Когда какое-то время спустя она решила поискать глазами Клерфэ, то увидела, что он стоит напротив, по ту сторону стола, и наблюдает за ее игрой. А ведь она ставила, как когда-то Волков, и поняла: от Клерфэ не укрылось и это. Из чистого упрямства, назло ему она продолжила ставить на «тринадцать», и на шестой игре оно выпало.

– Хватит, – бросила она, ссыпая фишки со стола себе в сумочку. Она безусловно выиграла, хотя и не знала сколько.

– Вы уже уходите? – удивился Фиола. – Но это же ваша ночь, сами видите! Такое больше не повторится!

– Ночь уже кончилась. Стоит раздернуть портьеры, и утреннее солнышко превратит всех нас в призраков. Спокойной ночи, Фиола. Играйте дальше. Кто-то обязательно должен играть.


Когда вместе с Клерфэ они вышли на воздух, Ривьера раскинулась перед ними во всей первозданной красе, словно сюда еще не ступала нога туриста-курортника. В ожидании солнца золотом и лазурью наливалось небо; море, почти белесое на горизонте, мерцало у берега прозрачностью нежнейшего аквамарина. Несколько рыбацких баркасов под желтыми и алыми парусами стояли вдалеке. На пляже было безлюдно, на улицах ни одной машины. Слабый бриз доносил запах моря, а еще лангустов.

Лилиан вообще не поняла, когда, как, почему вдруг вспыхнула ссора. Слушая Клерфэ, она не сразу сообразила, в чем дело. Это был настоящий взрыв ревности.

Перейти на страницу:

Все книги серии Возвращение с Западного фронта

Похожие книги

Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку)
Один в Берлине (Каждый умирает в одиночку)

Ханс Фаллада (псевдоним Рудольфа Дитцена, 1893–1947) входит в когорту европейских классиков ХХ века. Его романы представляют собой точный диагноз состояния немецкого общества на разных исторических этапах.…1940-й год. Германские войска триумфально входят в Париж. Простые немцы ликуют в унисон с верхушкой Рейха, предвкушая скорый разгром Англии и установление германского мирового господства. В такой атмосфере бросить вызов режиму может или герой, или безумец. Или тот, кому нечего терять. Получив похоронку на единственного сына, столяр Отто Квангель объявляет нацизму войну. Вместе с женой Анной они пишут и распространяют открытки с призывами сопротивляться. Но соотечественники не прислушиваются к голосу правды — липкий страх парализует их волю и разлагает души.Историю Квангелей Фаллада не выдумал: открытки сохранились в архивах гестапо. Книга была написана по горячим следам, в 1947 году, и увидела свет уже после смерти автора. Несмотря на то, что текст подвергся существенной цензурной правке, роман имел оглушительный успех: он был переведен на множество языков, лег в основу четырех экранизаций и большого числа театральных постановок в разных странах. Более чем полвека спустя вышло второе издание романа — очищенное от конъюнктурной правки. «Один в Берлине» — новый перевод этой полной, восстановленной авторской версии.

Ганс Фаллада , Ханс Фаллада

Проза / Зарубежная классическая проза / Классическая проза ХX века / Проза прочее
Плексус
Плексус

Генри Миллер – виднейший представитель экспериментального направления в американской прозе XX века, дерзкий новатор, чьи лучшие произведения долгое время находились под запретом на его родине, мастер исповедально-автобиографического жанра. Скандальную славу принесла ему «Парижская трилогия» – «Тропик Рака», «Черная весна», «Тропик Козерога»; эти книги шли к широкому читателю десятилетиями, преодолевая судебные запреты и цензурные рогатки. Следующим по масштабности сочинением Миллера явилась трилогия «Распятие розы» («Роза распятия»), начатая романом «Сексус» и продолженная «Плексусом». Да, прежде эти книги шокировали, но теперь, когда скандал давно утих, осталась сила слова, сила подлинного чувства, сила прозрения, сила огромного таланта. В романе Миллер рассказывает о своих путешествиях по Америке, о том, как, оставив работу в телеграфной компании, пытался обратиться к творчеству; он размышляет об искусстве, анализирует Достоевского, Шпенглера и других выдающихся мыслителей…

Генри Валентайн Миллер , Генри Миллер

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХX века
Лавка чудес
Лавка чудес

«Когда все дружным хором говорят «да», я говорю – «нет». Таким уж уродился», – писал о себе Жоржи Амаду и вряд ли кривил душой. Кто лжет, тот не может быть свободным, а именно этим качеством – собственной свободой – бразильский эпикуреец дорожил больше всего. У него было множество титулов и званий, но самое главное звучало так: «литературный Пеле». И это в Бразилии высшая награда.Жоржи Амаду написал около 30 романов, которые были переведены на 50 языков. По его книгам поставлено более 30 фильмов, и даже популярные во всем мире бразильские сериалы начинались тоже с его героев.«Лавкой чудес» назвал Амаду один из самых значительных своих романов, «лавкой чудес» была и вся его жизнь. Роман написан в жанре магического реализма, и появился он раньше самого известного произведения в этом жанре – «Сто лет одиночества» Габриэля Гарсиа Маркеса.

Жоржи Амаду

Классическая проза ХX века