Жизнь взаймы, или У неба любимчиков нет

«Еще каких-нибудь девяносто два круга и семнадцать машин», – прикинул он в уме, завидев у боксов рядом с Микотти еще одного сошедшего конкурента. Капитан отсигналил ему, чтобы покамест вперед не рвался; должно быть, Фрижерио и Марчетти, которые, всем известно, друг друга недолюбливают, наплевав на интересы фирмы и командную дисциплину, затеяли рубку между собой, вот капитан и решил попридержать Клерфэ и Майера-3 в засаде на тот случай, если лидеры в запале побьются.

С трибуны Лилиан видела одно и то же: раз в две минуты мимо проносится рычащая автомобильная стая. Стоило, проводив машины глазами, ненадолго отвлечься, как они уже снова с грохотом мчались мимо, почти в неизменном порядке, лишь изредка меняясь местами, словно и не уезжали никуда. Казалось, кто-то снова и снова перетряхивает стеклышки в гигантском калейдоскопе. «Как они успевают круги считать?» – изумилась про себя Лилиан, но тут же вспомнила вечно взмокшего от волнения капитана с его мольбами, руганью, проклятиями, – это он подает гонщикам таинственные сигналы, размахивая флагами, показывая таблички с цифрами.

После сорока кругов она собралась уходить. Ей захотелось собрать вещи и уехать немедленно, сейчас же, пока гонка не кончилась. Вытерпеть еще шестьдесят оборотов этой однообразной, едва меняющейся карусели казалось ей столь же бессмысленной потерей времени, как невыносимо долгие часы перед отъездом из санатория. В сумочке у нее уже лежит билет до Цюриха. Купила рано утром, пока Клерфэ еще раз объезжал трассу. Билет был на послезавтра, когда Клерфэ должен улететь в Рим. Сказал, что через два дня вернется. Его самолет летит утром, ее поезд отходит вечером. «Удираю как воришка, – подумалось ей, – как предательница. – Так же, как я и от Бориса хотела удрать. С ним, правда, все-таки пришлось объясниться, а толку что? Что толку, когда все слова не те, и в каждом ложь, потому что говорить правду бессмысленно и жестоко, но в итоге все равно остаются только горечь и отчаяние, что иначе нельзя было, и последние воспоминания омрачены ссорой, непониманием, ненавистью». Она поискала в сумочке конвертик с билетом. Нашла не сразу, даже испугалась, что потеряла. Но этот секундный испуг только укрепил ее решимость. Даже на теплом солнышке ее познабливало. «У меня жар», – подумала она и тут же взрогнула от мощного рева трибун. Внизу, мимо голубого, будто игрушечного порта с белыми яхтами, на палубах которых тоже толпились люди, проносился пелетон, и одна из игрушечных машинок только что шустро протиснулась мимо другой.

– Клерфэ! – ликовала толстуха рядом с ней, в восторге хлопая себя программкой по толстым ляжкам, выпирающим из-под полотняного платья. – The son of a gun made it!24

Еще через час гонки Клерфэ продрался уже на второе место. Теперь он с холодной беспощадностью преследовал Марчетти. Обгонять еще рано – успеется после восьмидесятого круга, а то и после девяностого, – сейчас главное его затравить, чтобы занервничал, а значит, держаться за ним плотно, метрах в двух, не отставая. Нет, он не станет зря газовать, мотор жечь, пусть Марчетти это делает, и он один раз уже попытался, рванул, и с движком вроде ничего не случилось, но Клерфэ чувствовал – он потому и задергался, что оторваться не получилось. Теперь Марчетти и на поворотах, и даже на прямых, чуть что, бросал машину вправо-влево, лишь бы его не пропустить, а Клерфэ пару раз вроде даже попытался на обгон выйти, но только для виду, чтобы Марчетти еще зорче за ним следил, а не за дорогой, глядишь, на чем и проколется.

Пелетон они на круг обошли, а некоторых круговых уже по нескольку раз обгоняли. Взмокший капитан махал флагами, показывал таблички. Он требовал, чтобы Клерфэ успокоился, не обгонял, ведь Марчетти из их же конюшни, достаточно того, что Фрижерио с ним сцепился, шину повредил и в итоге отстает теперь от Клерфэ почти на минуту, еще пять машин вперед пропустив. За Клерфэ, однако, шел Монти, но на хвост ему пока еще не сел. Впрочем, если что, Монти-то он легко стряхнет, на поворотах-шпильках, которые он куда лучше Монти проходит.