Жизнь взаймы, или У неба любимчиков нет

Лилиан только кивнула. Она сидела в пролетке, окутанная болью, которая даже не казалась болью, а только тупой ноющей мукой, словно ей дали обезболивающего. Все воспринималось будто сквозь сон, хотя рев моторов, снование машин она видела и слышала ясно, даже слишком, почти непереносимо ясно. Извозчик болтал без умолку, все хотел показать ей особенно красивые виды. Она не слушала – слушала только гул моторов. Кто-то попытался остановить пролетку, заговорить с ней. Не поняв, в чем дело, она велела остановиться, – думала, что-то про Клерфэ. Оказалось, этот человек, итальянец с черными усиками в белом костюме, приглашает ее на ужин.

– Что? – все еще не понимая, спросила она. – И это все?

Щеголь улыбнулся:

– Может, и не все. Дальнейшее зависит только от вас.

Она не ответила. Даже не удостоила его взглядом. Просто отбросила с глаз долой. Это не от Клерфэ.

– Поезжайте! – приказала она. – Скорей!

– У всех этих кавалеров денег ни гроша, – рассуждал возница. – И правильно, что вы его отшили. Как знать, еще, может, самой бы пришлось за ужин платить. Пожилые, солидные синьоры куда надежнее.

– Да скорей же! – не выдержала Лилиан.

– Слушаюсь!

Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем они наконец доехали до госпиталя. По дороге Лилиан успела дать множество обетов и свято верила, что все сумеет исполнить. Она никуда не уедет, она останется, она выйдет за Клерфэ, – только бы он был жив! И каждый новый обет она машинально роняла куда-то в глубь сознания, как камень на дно пруда.

– Господин Клерфэ в операционной, – сообщила сестра в приемном покое.

– Но вы можете сказать, в каком он состоянии?

– Сожалею, мадам. Вы, случайно, не мадам Клерфэ?

– Нет.

– И не родственница?

– Какое это имеет значение?

– Никакого, мадемуазель. Просто я совершенно уверена, что после операции к нему допустят только самых близких родственников, и то очень ненадолго.

Лилиан смотрела на сестру, не веря своим ушам. Сказать, что ли, что они с Клерфэ помолвлены? Господи, какая чушь!

– Его будут оперировать? – спросила она.

– Скорей всего. Иначе не отвезли бы в операционную.

«Еще одна из тех, которые меня терпеть не могут», – в растерянности думала Лилиан. Ей ли не знать, какие попадаются медсестры.

– Я могу подождать? – спросила она.

Сестра молча указала ей на скамейку.

– У вас комнаты ожидания нет? – спросила Лилиан.

Сестра кивнула на дверь. Лилиан прошла в комнату, где чахли унылые растения в горшках, валялись старые журналы и жужжали мухи вокруг липкой ленты-мухоловки, свисающей с потолка над столом. Гул моторов далекой барабанной дробью доносился и сюда, глухо, но неумолчно.

И потянулось время, липкое, как лента мухоловки, на которой долгой, мученической смертью умирали мухи. Лилиан смотрела на захватанные, потрепанные журналы, листала их, тщетно пыталась читать, снова отбрасывала, вставала, подходила к окну, снова садилась. Комната вся пропахла страхом – страхом всех, кто сидел, кто ждал здесь прежде. Лилиан даже приоткрыла окно, но тут же снова закрыла – рев моторов немедленно ворвался в комнату, громче и настырней прежнего. Немного погодя вошла женщина с младенцем. Тот надрывался криком, мать расстегнула блузку и дала ему грудь. Почавкав и насосавшись вдоволь, младенец заснул. Женщина улыбнулась Лилиан робкой, извиняющейся улыбкой и снова застегнула блузку.

Еще через какое-то время вошла сестра. Лилиан вскочила, но сестра не обратила на нее внимания, она кивнула матери с младенцем и куда-то ее повела. Лилиан снова села. И вдруг прислушалась. Что-то переменилось. Она почувствовала это затылком. И неотвязное напряжение вдруг ее отпустило. Совсем не сразу она поняла, в чем дело: наступила тишина. Гул моторов умолк. Гонка кончилась.

Еще через четверть часа она увидела, как к госпиталю, резко затормозив, подрулил открытый автомобиль, а в нем капитан и двое механиков. Все та же сестра привела их в комнату ожидания. Вид у всех был подавленный.

– Вам что-нибудь сказали? – встрепенулась Лилиан.

Капитан только кивнул на механика помоложе.

– Вот он был на месте, видел, как его вытаскивали.

– У него кровь горлом шла, – нехотя проговорил механик.

– Горлом?

– Ну да. Похоже на кровотечение. Как у чахоточных.

Лилиан смотрела на него молча. Что за идиотская путаница? Кровотечение – это у нее, не у Клерфэ.

– Кровотечение? У него-то откуда?

– Грудь рулем придавило, – объяснил механик.

Лилиан медленно покачала головой.

– Нет! – только и сказала она. – Нет!

Капитан понуро направился к выходу.

– Пойду врача поищу.

Из-за двери она слышала, как тот на повышенных тонах объясняется с медсестрой. Потом все стихло, осталось только громкое дыхание обоих механиков да гудение мух.

Вошел капитан. Остановился на пороге. Глаза на смуглом, загорелом лице вдруг показались странно белесыми. Он неслышно шевелил губами.

– Клерфэ умер, – выдавил он наконец.

Механики смотрели на него, не веря.

– От операции, что ли? – спросил тот, что помоложе. – Не иначе, оперировали неправильно.

– Его не оперировали. Он раньше умер.

Теперь все трое смотрели на Лилиан. Та не двигалась.

– Где он? – спросила она наконец.

– Его там прибирают.