Жизнь взаймы у смерти

…В девятом классе он напился впервые. День рождения одноклассника отмечали на даче (предки Сашки работали за границей), бар в гостиной был полон крепких напитков. Сашка жил «на доверии» у бабушки с дедом, так что тем в голову не могло прийти, что их внук-отличник, скромный, даже стеснительный, нарушит хотя бы один из пунктов списка запретов, выставленных ими в ответ на его просьбу разрешить праздновать день рождения в дачном доме. Но Сашка оказался слаб духом, по крайней мере, два пункта были нарушены в первые же минуты пребывания там: девчонки сразу побежали осматривать второй этаж и мансарду, где находилась мастерская деда Сашки, известного художника Семена Садальского (запрет номер два – посещение второго этажа). Номером первым определялось единственное место курения – площадка мангала, а парни закурили прямо на веранде, сидя в плетеных креслах и стряхивая пепел в горшки с цветами. Сам Шведов пытался как-то помочь Сашке навести порядок, попенял парням и высмеял любопытных девчонок, но кто б его послушал? Кто нашел спиртное и как оно оказалось в фужерах с лимонадом, он узнал лишь на вечере встречи одноклассников через три года после окончания школы. А тогда, поутру после попойки, дед Сашки так и не смог выяснить, кто из восьмерых парней, включая внука, осмелился сотворить убийственный коктейль – девчонки остались вне подозрений, так как были трезвы! Не дознавшись, он собрал родителей, выговорил им за воспитание отпрысков, те организовали уборку дачного дома и участка, на этом конфликт был бы исчерпан. Но бабушка Сашки обнаружила пропажу старинных бус из шкатулки с комода ее дачной спальни. Вновь на квартиру Садальских были приглашены родители вместе с участниками попойки, учинено дознание. Со Шведовым пришла Полина, отец с матерью в тот день были в отъезде. Все без исключения предки угрозами принуждали своих детей сознаться, не доводить до милиции, которой грозили Садальские в случае отказа. И лишь Полина смело заявила, что ее брат, то есть он, Виктор Шведов, не мог взять чужого по определению – мол, так воспитан! Какую гордость за сестру и благодарность ей он испытал тогда, как победно смотрел на остальных, униженных недоверием самыми родными людьми! Молчание после ее слов было минутным, но красноречивым. Прервала его Олеся Кравчук, веселая хохотушка, заводила на любом мероприятии класса, почему ее и приглашали на дни рождения и пикники. Она созналась, что примеряла бусы, но положила ли их обратно в шкатулку или в другое место, не помнит…

Бусы нашлись в ящичке комода, она машинально кинула их туда. Неприятный осадок от происшествия остался – вроде и не украла, но больше в компании Олесю никто не звал. И почти никто не удивился, когда через три года именно Кравчук, хорошо подвыпив, заявила, что виски в лимонад на той вечеринке добавила тоже она…

Виктор посмотрел на заснувшую Полину, вышел в другую комнату гостиничного номера-люкс, включил телевизор. Он так и провалился в сон, сидя в кресле с пультом в руках. Очнулся, словно от толчка, с колотящимся сердцем и болью в висках. Долго соображал, где он. За окном было темно, он бросил взгляд на светящиеся в темноте цифры на часах – одиннадцать тридцать две, почти полночь. Неясная тревога направила его в спальню. Он приоткрыл дверь – Полина лежала в той же позе на спине, но левая рука ее, ранее закинутая за голову, упала на низкую тумбочку. Он подошел, чтобы прикрыть сестру пледом, становилось прохладно, и уложить руку удобнее. Взял ее за запястье чуть выше ремешка часов и тут заметил, что циферблат весь в трещинах. «Как это она умудрилась их разбить?» – удивился он, переводя взгляд на лицо Полины. В свете ночника, что он включил, она показалась ему совсем бледной. Он дотронулся до ее щеки…

В протоколе позже так и записали: «Смерть наступила в период от одиннадцати пятнадцати до одиннадцати тридцати пяти двадцать пятого апреля две тысячи девятнадцатого года». А он точно знал время – сердце Полины остановилось ровно в тридцать две минуты двенадцатого, когда он очнулся от забытья возле потухшего экрана телевизора. И это же время показывали остановившиеся от удара о поверхность тумбочки стрелки старых маминых часов, любимых Полиной.

Глава 22

Макс попытался заснуть или хотя бы подремать в кресле самолета, но ему так и не удалось отключиться – рядом громко храпел Шульц, а прямо за ним в следующем ряду сидел маленький ребенок, капризы которого достали, похоже, даже мать – та выговаривала ему раздраженно, даже назвала пару раз идиотом. Семья была русской, он заметил их еще в аэропорту, малыш и там вел себя неадекватно, то кидаясь на пол в истерике, то плача навзрыд. Спокойным оставался лишь отец мальчика – Макс тогда удивился, насколько безразличен тот к выходкам ребенка.

Макс подумал, что сам он не готов иметь детей, да и возникнет ли у него желание завести потомство хоть когда-нибудь? Его вполне устраивали необременительные отношения с помощницей в галерее Марией, они жили в одной квартире уже два года, ни в чем не ущемляя интересов друг друга.