Жизнь за Родину. Вокруг Владимира Маяковского. В двух томах

Ловкий сосед заглавного персонажа некий Калабушкин начинает в буквальном смысле торговать самим фактом суицида ещё до его совершения: «Незабвенный покойник пока ещё жив, а предсмертных записок большое количество.(…) Например, такие записки оставлены: „Умираю, как жертва национальности, затравили жиды“. „Жить не в силах от подлости фининспектора“. „В смерти прошу никого не винить, кроме нашей любимой советской власти“ и так далее, и так далее. Все записочки будут ему предложены, а какую из них он, товарищи, выберет — я сказать не могу» [1, 90]

Неожиданно банальная история взбунтовавшегося мещанина воспринимается либеральной интеллигенцией как памфлет на злобу дня и манифест «маленького человека», восставшего против советской бюрократии.

Для Подсекальникова звёздный час — это его телефонный звонок в Кремль с изложением мнения по политическому моменту: «Позвоню… и кого-нибудь там…изругаю по матерному. (…) Маркса я прочёл, и мне Маркс не понравился».

Финал пьесы — это самоубийство писателя Феди Петунина, о нём говорят в течение всего действия, но на сцене он так и не появляется. Этот единственный в трагедии положительный герой оставляет после себя предсмертную записку: «Подсекальников прав, жить не стоит». Аналогии были очевидны.

Надежда Мандельштам говорила о «Самоубийце»: «Это пьеса о том, почему мы остались жить, хотя всё толкало нас на самоубийство» [1.81].

Или ещё одно произведение совершенно другого свойства — драма Леонида Андреева «Савва», реальная история анархиста и психопата, мечтающего взорвать чудотворную икону, находящуюся в монастыре, и «уничтожить все старые дома, старые города, старую литературу, старое искусство». Источником вдохновения для драматурга послужил действительный террористический акт в Курском Знаменском Богородицком монастыре, где злоумышленники подложили бомбу под чудотворную коренную икону Божией Матери «Знамение». Как писали газеты, монахи якобы подменили уничтоженную святыню её копией и объявили о свершившемся чуде в целях повышения популярности обители.

Леонид Андреев умышленно обострил проблему, превратив «служителей культа» из «поддавшихся искушению» в циничных преступников. В драме монахи, узнав о готовящемся теракте, не предотвращают его, а решают лишь на время спрятать икону. Жизни молящихся, таким образом, оказываются фактически принесёнными в жертву конъюнктуре.

Леонид Юзефович в романе «Зимняя дорога» описывает ситуацию, когда во время представления драмы «Савва» в Народном театре Якутска в 1922 году, в середине последнего акта на галёрке что-то громко хлопнуло, при этом зрители никакого внимания на звук не обратили. Оказалось, что во время спектакля кто-то застрелился. «Смерть стала делом настолько обыденным, что соседи самоубийцы не подняли шума, чтобы без помех досмотреть спектакль, и спокойно сидели рядом с мертвецом. Когда публика покидала зал, автор газетной заметки подслушал чью-то реплику: „Раньше бы старушки плакали, полиции уйма. Теперь — ничего. Унесли, и кончено“» [1. 291].

В ночь с 27 на 28 декабря 1925 года в пятом номере ленинградской гостиницы «Интернационал» (бывшей «Англетер») было обнаружено тело покончившего с собой Сергея Александровича Есенина, который, по версии следователя, повесился на шнуре от электропроводки, привязанном к водопроводной трубе, предварительно разрезав себе в нескольких местах руку. Трагедия произошла буквально через неделю после выписки поэта-имажиниста из стационара клинки для душевнобольных, где ему диагностировали корсаковский психоз[79]. Лечебницей руководил выдающийся учёный, профессор психиатрии П. Б. Ганнушкин.

В день похорон Есенина на Доме печати в Москве растянули транспарант «Тело великого национального поэта покоится здесь». Его поклонники на руках трижды проносят гроб с покойным кумиром вокруг памятника А. С. Пушкину на Страстном бульваре. Недалеко, у Никитских ворот, находится храм Вознесения Господня в Сторожах, где Александр Сергеевич когда-то венчался с Натальей Гончаровой, а Сергей Есенин (26 лет) и американская авангардная танцовщица Айседора Дункан (44 года) в день своей свадьбы трижды объехали вокруг этой церкви на извозчике — на счастье[80].

На траурной церемонии есенинские строки читал ещё один кумир публики — актёр МХАТ Василий Качалов (Шверубович). Во главе многотысячной толпы шла последняя жена поэта Софья Толстая — внучка Льва Николаевича, рядом с ней Всеволод Мейерхольд, Зинаида Райх, Анатолий Мариенгоф.