Жизнь за Родину. Вокруг Владимира Маяковского. В двух томах

«Почему среди моих знакомых, друзей-писателей, художников столько добровольно распрощались с жизнью? — писал в своих мемуарах Илья Эренбург. — Разными они были и жили в разных мирах; несхожие судьбы, нельзя сопоставить ни глубоких причин, приведших к развязке, ни непосредственного повода — у каждого была своя „капля“, которая, по досужим домыслам, „переполняет чашу“. И всё же в чём разгадка? (Я не хочу сейчас перечислять всех — слишком тяжело.) (…) Когда-то Пастернак говорил, что „строчки с кровью — убивают“. Вряд ли он думал при этом о фатальной расплате подлинных художников, просто чувствовал на себе, что поэзия даётся нелегко. (…) поэтов или художников никто не пытается оградить, часто забывают, что по самому характеру профессии царапина для них может оказаться смертельной» (Эренбург И. Г. Люди, годы, жизнь // Фонд «Русский мир»).

От нервной творческой интеллигенции не отставали и партийные руководители: в январе 1934 года на XVII съезде ВКП(б) бывший представитель право-левацкого блока, секретарь Магнитогорского горкома партии Виссарион Ломинадзе — верный соратник наркома тяжёлой промышленности СССР Г. К. Орджоникидзе, — как и ряд других перековавшихся оппозиционеров, выступил с небольшой покаянной речью, в которой умудрился 19 раз упомянуть имя товарища И. В. Сталина. Через год он выстрелил себе в грудь из револьвера, когда ехал в служебном автомобиле по дороге в Челябинск по вызову секретаря Челябинского горкома партии К. В. Рындина, умер на операционном столе в Магнитогорской больнице. Его заместитель телефонограммой доложил в ЦК содержание его предсмертного письма: «Просьба передать тов. Орджоникидзе. Я решил давно уже избрать этот конец на тот случай, если мне не поверят… Мне пришлось бы доказывать вздорность и всю несерьёзность этих наговоров, оправдываться и убеждать, и при всём том мне могли бы не поверить. Перенести всё это я не в состоянии… Несмотря на все свои ошибки, я всю свою сознательную жизнь отдал делу коммунизма, делу нашей партии. Ясно только, что не дожил до решительной схватки на международной арене. А она недалека. Умираю с полной верой в победу нашего дела. Передай Серго Орджоникидзе содержание этого письма. Прошу помочь семье».

В июле 1936 года из ЦК КП(б) Армении поступила секретная шифрограмма о самоубийстве 1-го секретаря компартии Армении, члена Центральной ревизионной комиссии ВКП(б) А. Г. Ханджяна. 12 июля 1936 года актив КП(б)А, заслушав сообщение второго секретаря Заккрайкома ВКП(б) С. А. Кудрявцева «Об обстоятельствах самоубийства секретаря ЦК Армении тов. Ханджяна», вынес резолюцию и направил письма И. В. Сталину и Л. П. Берии: «Запутавшись в своих опасных политических ошибках, Ханджян пошёл на предательский и провокационный акт самоубийства, направленный против партии… несмотря на огромную помощь, которую оказывал ему лично товарищ Берия».

23 августа 1936 года газета «Правда» сообщила ещё об одном ЧП: «ЦК ВКП(б) извещает, что кандидат в члены ЦК ВКП(б) М. П. Томский, запутавшись в своих связях с контрреволюционными и троцкистско-зиновьевскими террористами… покончил жизнь самоубийством». Председатель ВЦСПС Михаил Томский в январе 1934 года выступил с покаянной речью, посвящённой своим идеологическим заблуждениям, на XVII партийном съезде. Однако высокий профсоюзный руководитель никак не ожидал признательных показаний своих бывших товарищей по Политбюро ЦК Г. Зиновьева и Л. Каменева, арестованных по делу «Антисоветского объединённого троцкистско-зиновьевского центра», о его причастности к контрреволюционной деятельности.

22 августа 1936 года прокурор СССР А. Я. Вышинский заявил, что прокуратура Союза начала расследование в отношении тов. М. П. Томского, а также его подельников. После публикации в «Правде» официального сообщения прокуратуры он предпочёл суицид у себя на служебной даче в подмосковном посёлке Болшево.

16 июня 1937 года председатель СНК БССР, сопредседатель ЦИК СССР А. Г. Червяков после «резкой критики» за недостаточную работу по борьбе с «врагами народа» на XVI съезде большевиков Белоруссии застрелился в перерыве между заседаниями партийного съезда: по одним данным, в собственном кабинете, а по другим — в туалете. На следующий день, 17 июня 1937 года, «Известия» и снова в разделе «Хроника» на последней странице сообщили, что «Червяков покончил жизнь самоубийством на личной семейной почве». В предсмертной записке глава республики написал: «Все от меня отвернулись. Мне бросают самые несуразные обвинения в двурушничестве..». Спустя несколько дней, 21 июня 1937 года, на допросе в управлении НКВД по БССР выбросится из окна пятого этажа ближайший товарищ Червякова, кандидат в члены ЦК партии, председатель белорусского СНК Николай Гололёд.