Жизнеописание Михаила Булгакова

Фоном его душевного состояния этих месяцев были непрекращавшиеся вокруг разговоры, которые суммировались в дневниковой записи 17 мая. «У всех, читающих газеты, мнение, что теперь, в связи со всякими событиями в литературной среде, положение М. А. должно измениться к лучшему». В этот вечер он «работал над романом (о Воланде)», а Елена Сергеевна идет в MXAT, к Михальскому, и они полтора часа, гуляя по двору театра, говорят «о Митином невозможном положении».

19 мая Я. Леонтьев, после разговора с Керженцевым, говорит Елене Сергеевне, что «Турбиных», безусловно, могли бы теперь разрешить и во всех других городах (до сих пор – с 1926 года – пьеса разрешена была только МХАТу), что Булгакову нужно только пойти к Керженцеву «и поговорить с ним о всех своих литературных делах – запрещениях пьес и т. д., и поставить вопрос – почему „Турбины“ разрешены только для МХАТа. Когда я за обедом рассказала все это Мише, то, как я и ожидала, он отказался наотрез от всего – и от того, что он вообще пойдет о чем-то разговаривать, и от того, что будет просить о „Турбиных“. Сказал, что все это никак не помогает разрешить то невыносимо тягостное положение, в котором он находится».

И вновь 20-го звонят ему из секции драматургов и зовут на завтрашнее собрание («Опять – о Киршоне, о Ясенском и проч.»), и опять он отказывается от сведения счетов со своими литературными врагами в сложившейся в эти месяцы обстановке, ссылаясь на нездоровье. Вечером звонит приехавший из Ленинграда Адриан Пиотровский: «Хотел заказать М. А. сценарий. М. А. отказался. Но любопытно было узнать, какую тему они придумали. Оказалось, антирелигиозную!! Это ловко!» 20 мая. «Сегодня в газетах – об исключении из партии Афиногенова». На активе МХАТа, как рассказывает им О. С. Бокшанская, говорят о том, «что вот какая вредная организация была РАПП, какие типы в ней орудовали. И вот что они сделали, например: затравили…Булгакова, так что он, вместо того чтобы быть сейчас в МХАТе и писать пьесы, находится в Большом театре и пишет либретто оперные. Что Булгаков и Смидович (В. В. Вересаев. – М. Ч.) написали хорошую пьесу о Пушкине, а эта компания потопила пьесу и позволила себе в прессе называть Булгакова и Смидовича драмоделами. Так что думаю, что сейчас будет сильный поворот в пользу Маки. Так вот, советую тебе, пиши скорей пьесу о Фрунзе!» Эта игривая шутка, – поясняла Елена Сергеевна, – обозначала, чтобы Миша переделал в пьесу свое либретто «Черное море».

Все это буквально пронизывает воздух вокруг него, окутывает, волнуя и раздражая.

22 мая. «Обедал Дмитриев. Очень люблю я разговоры М. А. с ним. Ни с кем другим так не бывает. Умен, интересен, остер, соображает, в общем великолепный собеседник для М. А.».

Вечером 28 мая выходят погулять, заходят в аптеку – и там встречают знакомого журналиста, который стремится растолковать, «что Мишино положение сейчас очень хорошо, потому что он не продал себя и не участвовал во всей этой кутерьме», имея в виду «последние киршоновские истории, которые потрясли всю эту литературную и окололитературную компанию».

31 мая. «В „Правде“ известие о том, что Куприн возвращается на родину».

1 июня. «В газетах сообщение о самоубийстве Гамарника. Куприн вчера приехал. Его фотография в „Известиях“…»

2 июня. «Приехал Дмитриев, обедал 〈…〉. Разговор об Елисавете Исаевне, она уезжает в Боржом». За этой нарочито лаконичной фразой рассказы Дмитриева о продолжающихся преследованиях его жены и попытках спастись отъездом.

4 июня. «Вечером Дмитриев и Анна Ахматова. Она прочитала 3–4 своих лирических стихотворения».

5 июня. «В „Советском искусстве“ сообщено, что Литовский уволен с поста председателя Главреперткома» – и далее сильные эпитеты, которыми награждает Елена Сергеевна одного из наиболее неутомимых литературных врагов Булгакова.

6 июня. «Утром я взяла газеты, посмотрела „Правду“, бросилась будить Мишу. Потрясающее сообщение – Аркадьев уволен из МХАТа, как сообщается – за повторную ложную информацию о гастролях» и т. п. «Вечером Дмитриев. Мы встретили его поздравлением с новой квартирой. Аркадьев еще вчера вечером говорил с ним, зовя его на постоянную службу в MXAT и обещая квартиру в Москве, Дмитриев дико хохотал, потом рассказывал, как Книппер (его тетушка О. Л. Книппер-Чехова, у которой он останавливался, приезжая из Ленинграда в Москву. – М. Ч.) разбудила его и сунула ему, не в силах говорить, газету с сообщением об Аркадьеве. Миша все показывал ему, как тетка Книппер в белом пеньюаре заламывала руки…»

8 июня: «Какая-то чудовищная история с профессором Плетневым.

В „Правде“ статья без подписи „Профессор-насильник-садист“. В 34-м году принял пациентку, укусил ее за грудь, развилась какая-то неизлечимая болезнь. Пациентка его преследует. На пароходе – с Мишей и Женюшкой в Кунцево.

Женька с Мишей купались, вода холодная, грязная».

…Поток этой воды, уже многие годы затоплявший леса и долы, все более и более окрашивавшийся кровью, теперь несся уже по улицам города, был виден из его окна.