Жизнеописание строптивого бухарца. Роман, повести, рассказы

Это не может не возмутить бабушку — ироническое отношение к знаменитым предкам, о деде–судье он как–то спросил: «А он брал взятки?»

Нет, он совсем не желал думать так плохо о прадеде, просто, когда услышал, что был он послом в афганском городе, это помогло ему выразить наблюдаемое вокруг: никто не может быть таким надменным, как бухарец, таким льстивым, хитроумным. Вот ведь откуда это: «афганская саранча», «афганская язва», «афганская черная смерть» — смерть от жажды в пустыне, «пришелец» — пренебрежительное обращение к узбекским мальчикам.

— Только не говори об этом вслух, — просит бабушка, — скажут: отщепенец. К тебе и так уже приглядываются с подозрением…

Больше всего мальчика впечатляет эта «афганская черная смерть». В часы бессонницы, путаясь, он ясно видит пески, ощущает физически жар белого пространства без пятна тени, его страшат и две другие стихии — море, когда ни один из четырех берегов не виден, а вода раскачивается и пенится до темных глубин, где нечем дышать, и высота, думает: «Что будет, если я окажусь на высокой горе и не смогу спуститься», и даже спрашивает об этом маму.

— Ну зачем думать о том, что никогда не может быть?

— А все–таки вдруг?

Откуда страхи, эти выразительные картины, если мальчик никогда не видел моря и не поднимался на горы? А кто–нибудь в роду был на море, умирал в пустыне от жажды? Может, передалось ему, как память, как воспоминание, пережитое в роду до него, и не потому ли уже с первого своего дня младенец живет воспоминаниями своего прошедшего дня и более далекими — предков?

А время, вбирая в себя все эти волнения и заботы, приблизилось незаметно к тому дню, когда мальчику исполнилось семь лет. Сам он лишь изредка думал о том, что вот наступит день с приятной суматохой и подарками, поцелуями родных — деревенский дед тоже приедет, — зато замечал, как часто думают и говорят о «втором его возрасте» мама и бабушка. Ведь считалось, что истинная жизнь начинается с этого возраста, а первый, до семи лет, был как учеба, где прощаются великодушно ошибки, глупости, злоба и грех, хотя считается: от того, как с рождения человек поймет этот мир и как мир примет его, многое зависит во второй жизни, но с той самой первой минуты после семи, когда слышится внутренний предупредительный звон, начинается бесстрастный подсчет всего — и дурного и хорошего.

«Теперь надо узнать свое тайное имя, — подумал Душан после суетливого дня поздравлений и скучных наставлений: «Отныне ты взрослый, все понимаешь и за все отвечаешь сам». — Наверное, это имя дается как еще одно испытание второго возраста, если его украдут, отвечаешь сам смертельным одиночеством».

Это был день, когда он вспоминал все свои обиды давнишние и вчерашние, как его передразнивали, подражая его скучному, высокомерному лицу, холодному и равнодушному взгляду, каким нередко он смотрел на всех, — и вот вдруг он увидел себя со стороны, скучным и жалким, будто тот, кто имеет тайное имя, встал с кровати, оставив лежать человека, которого все знают под именем Душан, и пристально взглянул на него сверху, и все понял, и шепнул: «Ты надоел мне».

В такие минуты, когда человек понимает, как надоел он самому себе и окружающим, он, должно быть, и меняет свое имя, и тайное имя обновляет его. Вот почему змея так часто оставляет на деревьях, на крышах домов белую сухую шкуру — в старой шкуре, ползая всюду, чтобы зло ужалить, она становится узнанной и понятной в своих дурных намерениях — то плохое, что помышляет змея, выступает черными пятнами на ее теле, шкура твердеет и делается неуютной, как старая одежда, и в этой шкуре все узнают ее, крича: «Душите змею!» Уползая к себе, разоблаченная, принимает она в темноте норы новое имя, и, повторяя как заклинание, выползает из своей шкуры навыворот, догоняя кончиком жала собственный хвост и как бы показывая этим, что, принимая новое имя, она вовсе не отказывается от старого, просто одно имя имеет два названия, то, что читается с начала, понятное и привычное — подлинное, а с конца до начала — тайное: Душан — Нашуд.

Он чуть не воскликнул от удивления, когда увидел, что имя, прочитанное с конца, Нашуд [13], имеет смысл, и тот, который и должно выражать тайное имя. Ведь было бы глупо и опрометчиво брать себе такое тайное имя, которое красотой, созвучием и смыслом привлекало бы, — к примеру, Бабур, Фирдоуси, Саади, Амир–Темур [14], — всякому пришло бы желание украсть такое имя, и отдать своему младенцу. А ходить, называя себя Несостоятельным, Несовершенным, — сколько в этом тайной хитрости и самосохранения. Кому захочется назваться так уничижительно, так несимпатично, сказать: я несовершенный, все равно что сказать: я урод.