Жизнеописание строптивого бухарца. Роман, повести, рассказы

Сами же соседи были привлекательны тем, что как–то легко, не страдая, переносили болезнь, ничто не удерживало их долго в постели, даже боли и высокая температура. Особенно озорным казался старший — Наим, который прыгал с кровати на кровать, едва дежурная сиделка выходила, бегал по комнате, частенько поглядывая в зеркальце и любуясь уже чернеющим пушком над верхней губой.

Он был почему–то уверен, что в такие бездеятельные дни, когда отрок скрывается от посторонних глаз, у него вдруг в одно прекрасное утро, вырастают усы, и он другой, возмужалый и неотразимый, предстает перед девушками, чтобы поразить.

Хотя Душан трудно переносил всякую, даже такую легкую болезнь — ангину, — он поддался игривому настроению соседей, и, как только сестра Гуль приходила, чтобы натереть Наиму спину какой–то пахучей мазью, Душан, как и Акрам, садился на кровать, чтобы подыгрывать Наиму.

Уже третий вечер Наим говорил слащавым голосом одно и то же, едва Гуль дотрагивалась до его голой спины:

— Сегодня ваши руки такие теплые, сестра… Ох, я горю весь, ох, пожар…

— Испорченные дети! — махала в их сторону, отчаявшись, сестра Гуль. — Больше я не приду вас лечить. — И было в ее смущении, во всем облике что–то трогательное, словно она, только в прошлом году окончившая Ташлакский женский интернат и приглашенная в этот, мужской, сиделкой, хотя и старалась казаться очень взрослой и неприступной, все же не могла отделаться от ощущения того, что и она все еще школьница.

Подтрунивая над ними, Душан все же приглядывался, как ведут себя Наим и Гуль, и очень уж было заметно, что оба они как–то неестественны, напряжены, отчего Наим чрезмерно суетился, становясь грубоватым, смущая этим Гуль, и Душан почувствовал, что оба этих подростка, чем–то очень похожие, друг другу нравятся.

Между семью и девятью вечера, после всех уколов и натираний палата их оставалась без присмотра — дневные сиделки уже кончали работу, а ночные еще не заступали по графику. А там, за окнами, кончался ужин, и свободные от занятий мальчики бегали вокруг изолятора, заглядывая во все палаты, а Аппак и Мордехай даже раз забежали в палату.

— Шан, что тебе вкусного принести? — крикнул Аппак, оттолкнув от себя осторожного Мордехая, который тянул его обратно, говоря: «Сюда нельзя, заразиться можно…»

— Ничего, Пак, спасибо, — обрадовался и хотел встать с кровати Душан, — послезавтра из дома придут. Мне лучше. — и должно быть, эта приятельская, доброжелательная атмосфера встречи мальчиков чем–то покоробила Наима, который недовольно топнул ногой и вытолкнул Аппака за дверь.

Не успел Душан ни удивиться, ни обидеться, как Наим стал объяснять:

— У него глаза нехорошие. Я его часто вижу, как он бежит по коридору, оглядываясь… Ты ведь заметил, мальчик, что сюда заходят только люди с добренькими чистенькими глазками, как у горлиц. И санитарка и врач так поднимают ресницы, будто боятся замарать глаза… Поверь, у твоего приятеля они дурные, о таких и сказано, что они могут сглазить, — говорил Наим, поглядывая в зеркальце и собираясь, как и вчера, сбежать тайком из интерната, чтобы побродить с товарищами по переулкам Зармитана.

Душан не мог понять, искренен ли он или играет, но на всякий случай сказал:

— Не верю, Аппак — добрый. — И, как бывает у него нередко, добавил необдуманно и неосторожно: — А твоя Гуль ни разу прямо не посмотрит, не выдерживает взгляд…

Наим, удивленный, остановился возле кровати Душана, затем медленно наклонился, хмурясь и кривясь, и Душан, думая, что он опять играет, открыто и не мигая посмотрел на Наима.

— А ты вообще слепой! — сказал вдруг Наим злобно и, схватив с соседней кровати подушку, закрыл лицо мальчика и прижал так, что Душан стал задыхаться, не зная, как защититься.

Только когда под окнами раздался свист, Наим отшвырнул подушку, чтобы побежать к двери, где его уже ждали сокашники, зовущие на вечернюю прогулку по Зармитану.

Душан глубоко вдохнул, вытер слезы и как–то виновато посмотрел на Акрама, который все это время спокойно сидел на своей кровати и смотрел.

— Злой он, — сказал Душан и, отвернувшись, накрылся с головой одеялом, чтобы полежать не шевелясь и забыться, не чувствуя горечь обиды.

— А ты пожалуешься директору? — раздался голос Акрама сначала издалека. — Скажешь, что тебя душил старшеклассник? — Акрам в нетерпении, должно быть, уже слез со своей кровати и запрыгал возле Душана, потому что говорил он уже над самым ухом мальчика. — Я бы сказал — не побоялся… — И добавил непонятно к чему: — Мне наездник понравился на конном заводе. Буду таким отважным.

Душан сделал вид, что уснул, думая о Наиме: «Нехороший… я любовался им… какое у него тело красивое. Как они похожи с Гуль… мягкий, с лицом девушки. А внутри жестокий…»

Все это время Акрам, оказывается, стоял над Душаном, не зная, как к нему подступиться, и только, когда выразил к нему свое отношение, сказав: «Трус ты, Шаник, не умеешь постоять за себя», пошел и лег, недовольный тем, что не удалось ему подговорить Душана.