Жизнеописание строптивого бухарца. Роман, повести, рассказы

— Ладно, забудем! Я тебе по–королевски потру спину, — сказал Душан, когда забежали они в спальню, чтобы взять полотенца. А когда шли в душевую, мелькнуло у Душана смутное и необязательное, над чем не надо задумываться: отчего это Ямин всегда моется в длинных, до коленей, черных трусах, все бегают в душевой красные, в пару, показывая, какие у них крепкие мускулы на голом теле, и только Ямин, как отшельник среди них, в темном углу, страдающий…

Душан долго не мог привыкнуть к атмосфере этой душевой, пробовал приучить легкие к плотности и вкусу пара, чтобы не задыхаться. Он был впереди своих сверстников в стремлении оригинальничать, поражать чем–нибудь из ряда вон, нравиться и для этих целей облюбовал себе самую дальнюю нишу: над ней пускала струйку холодной воды треснувшая труба.

Он взбирался в нишу и садился в расслабленной позе, скрестив ноги, чтобы, как он сам выразился, посредством внутреннего самосозерцания понять себя. Шумные плескания, беготня с тазами и мочалками, топот не мешали ему, он желал, углубившись в движение мыслей, малейшие повороты настроения, разделить свое «я» на части, чтобы потом, достигнув их единства, уметь управлять собой. Струйка холодной воды сверху, бьющая резко, с напором и всегда в одну точку головы, чуть выше темечка, где по нынешним научным представлениям находился «гипоталамус», должна была, по словам Душана, еще более сосредоточить мысли, не дать им блуждать бесполезно.

Он продолжал думать о причине своего несносного, язвительного отношения на прогулке к Ямину, который в общем–то неплохой парень, если не замечать его главного недостатка — притворства: если ему невыгодно что–то слышать, Ямин делает вид, что туг на ухо.

«Ну а эти двое просто не понимают друг друга. И навряд ли когда–нибудь поймут», — подумал Душан, отвлекшись на минуту от самоанализа и прислушиваясь к тому, как кричат Аппак и Дамирали. Аппак подбросил под ноги Дамирали кусочек мыла, чтобы тот, пойдя к крану с тазом, поскользнулся и упал, и покатился на голой спине до самой двери душевой по гладкому, будто облитому яичным белком полу. Противному и липкому, по которому Душан ходит только на носках.

Аппак и Дамирали пытались вначале объясниться мирно, затем, слово за слово, запутались и почему–то вспомнили места, где родились, — Варзоб и Нарзоб, и Душан подумал о том, как причудливо сознание. Слово собеседника, каким бы оно возбуждающим и оскорбительным ни было, сознание воспринимает не прямо, чтобы тут же понять и ответить на него правильно, а опосредствованно, через виток других, ранее произнесенных или еще не сказанных слов, и, прежде чем понять истинный смысл сказанного, сознание выбирает то, что в нем отложено прежним своим опытом, чтобы сверить — а в опыте этом может быть неприязнь к данному человеку, — и потому ответное слово выглядит искаженно, как ответ на непонятное, недосказанное. Каким сознание должно быть чистым от шелухи этих наслоений, чтобы правильно понять другого, а избавлению от шелухи помогает самосозерцание, чем занят сейчас бухарец в душевой.

Сосредоточившись, он вспоминал все, что было с ним в последние дни, — ссоры, чьи–то обидные слова, и сознание сначала отбирало, будто по поверхности, самое простое, затем оно пошло как бы вглубь, по второму своему витку, от рыхлого к более твердому слою, где редко что забывается, легко отбрасывается, — вспомнилась обида на мать на то, что ушла так быстро в прошлый раз, и суетливое лицо Амона (боже, как оно изменилось, мясистым и неприятным стал его нос), который не выдерживает того что ему уже шестнадцать лет — достойным должен быть и молчаливым — и хвастает какой–то ерундой: мотороллером, и еще вспомнилось Душану то, что вспоминать было сладостно — будто во сне говорит ему о любви какая–то женщина, он не знает, кто она и зачем, только тоска осталась — это он ощущает даже сейчас во рту — чуть вспухшим языком, и такое чувство, что с ней он и освободится от горечи. А горечь, оставшись, опустилась, должно быть, в самые глубины сознания, откуда никогда не исчезает, разве что поднимается как воспоминание, и вот сейчас эта горечь от странного сна и заставила его почувствовать всю подоплеку своего настроения, своих нелепых тирад перед Ямином в Зармитане.