Жизнеописание строптивого бухарца. Роман, повести, рассказы

Да, иначе и не может быть, это Аппак, Ирод, Дамирали, Аршак, почти все в классе сговорились, чтобы спровоцировать Душана на какую–нибудь подлость, низость, чтобы не слишком выделялся он своими, как выразился Ирод, «гнилыми нравственными устоями». Каждый уже сделал младшеклассникам по «велосипеду», а он обещал, говорил, готовился, а когда наступила ночь, притворился больным. Его стали сторониться, называя надменным, хитроумным, и чувствовалось, как между ним и мальчиками накапливается раздражение, отчуждение, и лишь один Эстрадиол еще снизошел, чтобы побеседовать с Душаном по–приятельски и объяснить, что, если он будет слишком обострять обстановку, его изобьют в темном коридоре, закрыв ходы и выходы, или самому Душану поставят между пальцами такой жгут, что он надолго останется калекой. Боясь «велосипеда», Душан плохо спал эти последние ночи, и, может быть, нервная возбужденность не давала ему сегодня как следует сосредоточиться в своей нише.

Душан поднял голову и в пелене серого пара увидел Ямина с тазом воды, ищущего, на какой бы скамье пристроиться, позвал его, показывая на свободное место.

— Значит, потрешь спину? — спросил Ямин, но с опаской огляделся, боясь, как бы никто не услышал о его договоре с Душаном, которому объявлен негласный бойкот.

— Обещал же: по–королевски, — кивнул Душан, а Ямин уже поставил таз, пристроившись между Аршаком и Тестостероном, спросил удивленно:

— А где Эстрадиол? Как же один гормон без другого? — за что получил быстрый и короткий удар по шее — в «стиле каратэ», как называл удар спортивный Тестостерон.

У Ямина потемнело в глазах, он долго и не мигая смотрел в воду и, чтобы показать свое презрение к культу силы, сказал, подняв руки в молитвенной позе:

— О господи, который сделал воду чистой и не сделал грязной, слава тебе! — Опустил руки, и прежде чем коснуться ими воды: — Прими меня в число кающихся и в число очищенных… Будь моим свидетелем в день встречи с тобой, приучи мой язык к пониманию тебя. — Полощет рот и пускает прямо в Тестостерона струю воды. Тестостерон презрительно отодвигается от Ямина, когда видит, с какой тщательностью он чистит ноздри указательным пальцем. — Не запрещай мне райские ветры, прими меня в число тех, кто чувствует запах райского ветра, его дух и красоту. — Потом моет лицо, продолжая как бы иронизировать над Тестостероном, к явному удовольствию Аршака, который вслушивается в каждое слово ритуального мытья. — О господи, сделай мое лицо белым…

— Пак, это он над тобой издевается! — зовет Аппака Тестостерон и передразнивает: — «Сделай мое лицо ослиным, голову плешивой…»

Ямин, не обращая на него внимания, моет теперь правую руку до плеча:

— О господи, представь мне книгу мою справа и вечность в раю слева. — Полощет левую руку, продолжая тем же бесстрастным тоном: — Не передавай мне мою книгу со стороны севера и за спиной и не связывай ее с моей шеей…

Ставит таз на пол и становится в него ногами:

— О господи, укрепи мои ноги, когда путь становится скользким, сделай мое стремление… — Ямин умолк на полуслове, словно прикусил язык, снова получив удар «каратэ». Душан не заметил, как окружили его Аппак, Эстрадиол, откуда–то появившийся в душевой, и Тестостерон, как навалились на Ямина, пытаясь скрутить ему руки, и только по крикам Аппака: «Не имеешь ты права так мыться!», понял, что пытаются они стянуть с него трусы.

Ямин отбивался лежа, скорчившись возле ног мальчиков, которые, шутя и смеясь, лили на него воду из своих тазов, но Аппак не отставал от него, дергал его за трусы, все крича:

— Меченый! Поэтому в трусах моется. У него такое пятно сзади, чертова печать! — и катался по полу, сцепившись с Ямином, под крики и хохот мальчиков, и так до тех пор, пока не порвал на нем трусы.

Ямин лежал, прижавшись животом к полу, и вздрагивал, как от нервного тика, мальчики молча стояли над ним, ожидая, что теперь–то, когда он совсем почти голый признается. «Скоты», — подумал Душан, понимая, что вся эта дикость затеяна из–за того, что Ямин пошел прогуляться с ним по Зармитану, и все, кто сейчас стоит над голым Ямином, сами голые, дикие, необузданные, так и ждут, чтобы наброситься и на него.

— Ну, признавайся! — пнул Ямина ногой Аппак и под общий хохот добавил: — Иначе мы посадим тебя к твоему дружку Шану в нишу и поглядим разницу…

Ямин не выдержал и разрыдался, ударяя кулаками по полу и еще пнул ногой чей–то таз:

— Да, родимое пятно у меня сзади большое, почему вам показывать должен?!.

— Ну вот! — театрально развел руками Аппак. — Наконец истина… Думаю, чего он все время в трусах… Вот где истина. — Кругом прыгали и ударяли в тазы, как будто праздновали победу, а Аппак властным жестом заставил всех замолчать, чтобы спросить: — Как, братцы, смотреть будем? Или на слово поверим Яму?

Эти слова показались многим чересчур невкусными, неумными, потому почти все единодушно отказались:

— Зачем? Поверим…

А Ямин, уже сидя, обвязывался полотенцем, с неприязнью поглядывая на Аппака, и, должно быть, то, что он не до конца чувствовал вину, задело Аппака, и он сказал: