Жизнеописание султана Джалал ад-Дина Манкбурны

А султан, хотя и укрепил его (Шараф ал-Мулка) власть и силу в разрешении дел [целых] провинций, которыми тот распоряжался как хотел, все же не возводил его в достоинство вазиров и не обращался к нему иначе, как к «Шараф ал-Мулку». Между тем у них (хорезмшахов) было принято титуловать своих вазиров титулом «ходжа» и сажать их по правую сторону при общей аудиенции. Упомянутый же во времена своего вазирства находился перед султаном, там, где находятся хаджибы. Он садился лишь на общем ковре, а было [ранее] принято также, чтобы тот, кто имел лакаб Низам ал-Мулк, садился за особо отведенные ему подносы. Бывало, его предшественники вазиры сидели в здании дивана в черном кресле. Шараф ал-Мулк не садился в кресло в здании дивана, а имел кресло у себя дома и, когда возвращался из дивана, сидел в нем. Было принято, что тот, кто имеет лакаб «Низам», восседая в вазирском кресле, не вставал перед тем, кто входил, даже если тот был владетельным лицом. Так [установили] в знак высокого уважения к этой должности и соблюдая этикет, соответствующий месту: ведь кресло поставлено вместо трона! Шараф ал-Мулк вставал перед видными должностными лицами, находясь на своем месте во главе дивана. При его предшественниках из числа великих вазиров, когда они ездили верхом, несли четыре копья с покрытыми золотом древками, а султан не разрешал ему этого.

Об остальном, что касается различных его дел, будет рассказано в своем месте, вплоть до того [времени], когда судьба потребовала с него его долг и дала ему испить чашу конца его жизни. Он приобщился к единому, всепрощающему [Аллаху]: поистине, щедрые живут недолго.

/ 127 / Глава 45 Рассказ о причине моего прибытия ко двору султана [Джалал ад-Дина] и о моем пребывании на службе

Когда малик Нусрат ад-Дин Хамза ибн Мухаммад [ибн Хамза] ибн 'Умар ибн Хамза, как я об этом уже сказал[474], получил Насу в наследство от своего двоюродного брата, он назначил меня на'ибом в его делах и полагался на меня в том, что собирался предпринимать.

Упомянутый был чудом достоинств и морем щедрости. Он помнил наизусть Сакт аз-занд Абу-л-'Ала' [ал-Ма'арри], ал-Йамини ал-'Утби, ал-Мулаххас Фахр ад-Дина ар-Рази и ал-Ишарат шейха ра'иса [Ибн Сины][475]. У него были свои стихи на арабском и персидском языках, собранные в диваны. Вот одно из его стихотворений, написанных во время его пребывания в заключении:

Поистине, я в оковах этого времени,
подобно жемчужине, еще скрытой в раковине.
Украшена моим достоинством шея величия,
и нанизано мое превосходство в ожерелье благородства.
Поистине, несмотря на злобу моих завистников,
я моим гордым предкам достойный преемник.
И если время не признает моего достоинства,
то это оплошность, допущенная от дряхлости.
Народам станет видна моя скорбь,
подобно полной луне, скрывавшейся во мраке при затмении.
И придут [тогда] судьбы, и покорные
скажут: «Прости за то, что прошло!»

Что касается его переписки, то это — дозволенное волшебство и ключевая вода, она превосходит сверкание лесных чащ и надушена ароматом северного ветра.

Среди того, что он писал мне в дни моего пребывания в Мазандаране вместе с Инандж-ханом, перед тем как к нему перешла власть, имеется следующее [письмо]: «Как возбудило меня воспоминание о страдании и согнули страстное желание и волнение! Уже часто бьют удары уставшей [поражать] молнии и послышался тихий шепот свежего ветерка. И отмечен тот, кто извлек это, взглядом, в котором пасутся стада слёз. Это он искал оживления от сообщения, по которому бы изголодался слух, из-за моего страстного желания услышать известия о высоком маджлисе, о [месте], самом дорогом для славы, базилике достоинства, первом плоде искусства, владеющем тонкостями умения. Аллах оживил истлевшие /128/ достоинства, распространив на них свою сень. А перед дорогой я упрекал себя за промедление, находился в обществе раскаяния и декламировал:

Разве я оставлю Лейлу?! Ведь между ней и мной
лишь одна ночь. Поэтому я, поистине, очень терпелив.

[Я пишу] в поисках защиты от превратностей, вызвавших разлуку друзей. Как же иначе? Ведь не близко прибежище и далеко место посещения. Нет ныне утешения, кроме как в аромате доброты и в запахе воспоминаний о нем.