Жизнью смерть поправ

– Тогда – пошли, – распорядился Андрей, вытер платком складной нож, убрал его в карман, потом спросил: – Ну, как? Довольны походом?

– Во! – поднял большой палец Виктор.

Только они перешли мост через мутный арык и на улице стало меньше людей, Виктор спросил отца:

– Пап, когда мы пирожки ели…

– Самсу, сынок. Самсу. Пирожки в тандырах.

– Когда самсу ели, ты говорил, что в них курдючное сало добавляют. Из чего оно делается?

Андрей улыбнулся. На базаре дети почти ни о чем не спрашивали, и отец совсем забыл, что они – впервые спустившиеся на землю памирцы. Теперь он понял свою ошибку и обо всем, что они видели на базаре, стал рассказывать подробно, отвечая на все вопросы. Понимал: разговоры о базаре теперь станут возникать долго. И радовался этому.

«Правильно, что сводил. Вряд ли им придется еще побывать в Азии».

За разговорами не заметили, как подошли к вокзалу. До посадки на поезд оставалось не так уж много времени, и Андрей сразу же провел сыновей в сквер у перрона, а Марию послал в камеру хранения занять очередь. Усадив детей на скамейку под тенью акации, поспешил за вещами. Но очередь в камеру хранения оказалась длинной, и они едва успели сесть в вагон. Бежали на перрон бегом, и в купе влетели возбужденные. Дети – сразу же к окну, чтобы не пропустить что-либо интересное, когда поезд тронется, Виктор уже потянулся к занавеске, но Мария остепенила их. Сама откинув шторки, строго предупредила:

– Ничего пока не трогать. Руки у вас грязные. Как отъедем немного, проводница откроет умывальник, умоемся, сменим рубашки, тогда – без ограничений.

Пока умывались и переодевались, поезд, набрав скорость, проносился мимо хлопковых полей, зажатых со всех сторон, как частоколом, тутовыми деревьями; позади оставались небольшие кишлаки с оплетенными виноградником глинобитными домами, за которыми начинались кукурузные поля, так близко от полотна посаженные, что, казалось, можно схватить из окна вагона цветущие метелки.

Но вот поезд вырвался в бесконечную, выгоревшую на солнце до желтизны степь, а в открытое окно стал врываться сухой горячий воздух. Дышать стало трудней, но Витя и Женя не отходили от окна. За их спинами стояли Мария и Андрей. Лицо у Андрея было задумчивым и грустным, у Марии же светилось счастливой улыбкой…

Глава четвертая

Еще не успев просохнуть и успокоиться после купания, они ворвались в квартиру и заполнили ее радостными возгласами и смехом. Потом расставляли только что привезенную из комендатуры мебель, приглядываясь и примеряясь. И только когда в детской, в спальне и в гостиной мебель была расставлена, Мария решительно, как строгий командир, определила:

– Андрюша, ты – на заставу. И детей возьми. А мне мыть полы и стряпать. Обед через полтора часа. Хлеба не забудьте.

Но обедать первый раз в новой квартире всем вместе им не пришлось. Мальчишки вернулись немного раньше назначенного матерью времени, и Витя сообщил:

– Папа в кишлак побежал. Кто-то кого-то набил.

– В поселок, Витя. Здесь кишлаков нет, – поправила Мария сына и добавила: – Поедим поскорей и тоже в поселок сходим. В магазин нужно.

Не собиралась она идти в поселок в первый день приезда, но сообщение сына встревожило ее.

«Если просто драка, Андрюша бы не стал торопиться», – считала она, детям же говорила иное:

– Конфет, пряников накупим. Рыбы копченой. Здесь же море, здесь много рыбы разной.

– Мам, сладкий мячик, как на базаре, купим?

– Непременно, если будут.

– Халвы, мам?

– Ладно, ладно, всего накупим.

После обеда она погладила детям матроски, себе крепдешиновое платье, и по-праздничному нарядные пошли они в поселок по мягкой, устланной хвойными иглами дороге. Сдавившие дорогу сосны, развесистые, разморенные жарой, наполняли воздух терпкой смолистой удушливостью настолько, что трудно было дышать, но Мария говорила восторженно:

– Воздух-то, воздух! Целительный. Дышите, дети. Глубоко.

– Голова, мам, кружится, – ответил Витя.

– С непривычки, сынок. Но это вам не Памир.

Первый дом показался неожиданно, будто вынырнула красная черепичная крыша из тесной лесной чаши. Дом, почерневший от времени, был обнесен тесовым забором, тоже темным, в мелких, словно старческие морщины, трещинках.

«Как в Азии от мира отгораживаются», – с неприязнью подумала Мария. Она, с детства привыкшая жить открыто, не скрывая от людей свои радости и горести, не могла понять, отчего многие люди стараются упрятать себя в непроницаемую скорлупу. В Средней Азии ее пытались убедить, что за высокими глинобитными дувалами мужья прячут своих жен от соблазнов, а для чего заборы здесь? Чтобы укрыть свое богатство? Или спрятать нищету?