Жизнью смерть поправ

Казалось, что какому-либо мотоциклу удастся вырваться из леса, но вот чья-то меткая граната угодила в передовой, он взорвался и загородил дорогу остальным, а по остановившимся мотоциклам стрелять любо-дорого. Как на стрельбище по мишеням. Посоревновались еще немного захлебистые автоматно-пулеметные очереди с хлесткими выстрелами карабинов – и все стихло. Тишина наступила до звона в ушах. И как бы в укор людям, убивавшим друг друга, издали донеслась заливистая трель соловья. Барканов вышел из ельника, привычно одернул гимнастерку и крикнул:

– Застава! Ко мне!

Пограничники, выбираясь из укрытий, бежали к своему начальнику. Лишь в двух местах произошла заминка: бойцы выносили из ельника убитых товарищей и бережно укладывали их на мягкую хвою у дороги. Барканов приказал старшине строить заставу, сам же пошел к убитым. Снял фуражку, склонил голову, молча смотрел на первые жертвы начавшейся войны и задавал себе трудный вопрос: «Сколько их еще будет?»

Подошел и остановился строй. Красноармейцы без команды сняли фуражки. Ждали, что скажет командир. Он повернулся к строю, надел фуражку и, вздохнув, проговорил грустно:

– Могут драться фашисты. Могут! – Оглядел строй и добавил уверенно: – Но и мы не лыком шиты. – Сделав паузу, продолжил уже приказным тоном: – По одному человеку от отделений останутся похоронить товарищей. Прощальный салют дадим по врагу! В засаду – двенадцать добровольцев на исправных мотоциклах. Взять немецкие автоматы и пулеметы. Для ближнего боя сгодятся.

Отправив засаду, Барканов вывел заставу к оврагу и, указав огневые позиции отделениям, сам взялся за лопату. Работал без остановки, и пот, поначалу задерживавшийся в густых бровях, начал пробиваться сквозь них и щипать глаза. Андрей вытирал рукавом лицо и упрямо продолжал копать.

К опушке, подковой охватывающей луг за оврагом, начали походить соседние заставы. Пришлось оставить лопату – нужно было согласовать с соседями систему огня на флангах, по просьбе инженерного взвода определить проходы в минном поле, которое он будет устанавливать для отхода засады. Управившись со всем этим, вновь взялся за лопату, но тут же услышал:

– Товарищ старший лейтенант, машина коменданта!

Положено встречать. Еще положено подать команду смирно, но Барканов не стал этого делать. Лишь отрапортовал:

– Согласно вашему приказу застава «седлает» дорогу.

– Ты что же, друг ситный, приказы нарушаешь? – нестрого спросил капитан Хохлачев. – Тебе же на опушке приказано было…

– Удобное место для накопления противника. Я посчитал…

– Правильно, Андрей, посчитал. Я тебе сюда пару отделений из резерва подброшу. Дотемна тебе тут выстоять нужно. Должен. Потом оставишь пару пулеметов на обратном склоне в приготовленных скрытных гнездах, а заставу – на опушку. Имитация отхода. Набьются фашисты сюда, мы с фланга ударим. И пулеметы – в упор. Кинжальным огнем. Понимаешь, Андрей, что тут произойдет?

– Да, много их здесь можно уложить.

– Вот-вот! Нам бы до подхода батальона продержаться, до подхода дивизии. Погоним тогда. Ох, погоним! – Он обнял Барканова. – Держись, Андрей. Держись!

Повернулся к машине, открыл дверцу – и замер: от дальней усадьбы донесся взрыв гранаты, а вслед за ним заработали автоматы и пулеметы. Перемежались с ними хлесткие выстрелы из карабинов. Хохлачев и Барканов замерли, перестали копать и пограничники. А бой стих так же неожиданно, как и возник. На дороге никто не появился.

– Мелкая разведгруппа, – заключил Хохлачев. – Зарывайся, Андрей Герасимович. Танкам ловушки понаделай. Инженерный взвод пусть у тебя останется. Поспешай. Фашист долго не заставит себя ждать.

И в самом деле, застава вместе с инженерным взводом и присланной комендантом подмогой едва только начала маскировать танковые ловушки, а по усадьбе уже ударила вражеская артиллерия. Старшина с пограничниками на мотоциклах понесся к опушке по дороге через овраг, а им вдогонку летели снаряды. На дорогу у усадьбы выползли три самоходки. Трещали изувеченные деревья, звонко ломались сучья – разрывы снарядов вздыбливали мягкую хвою и землю с корнями деревьев. Бойцы, занявшие оборону по гребню оврага, притихли. Барканов же думал с удовлетворением: «Хорошо. Клюнули!»

Но угнетало его то, что ничем нельзя было сбить эту наглую самоуверенность фашистов, размеренно и прицельно стрелявших по опушке.

«Снарядами б в бока самоходкам! Завертелись бы!»

Никакой артиллерии, однако, у пограничников не имелось, о стрелковом же батальоне ничего пока не было слышно. Оставалось одно: ждать. Ждать, когда самоходки подползут на расстояние броска связки гранат.

Самоходки примолкли, посторонились, пропуская танки, и снова начали бить по опушке. А танковая колонна змеей поползла от усадьбы.

«Шесть, семь, восемь…» – начал считать Барканов. Крикнул во весь голос: «Приготовить связки гранат!» – И вновь продолжил считать. Головной танк звучно выплюнул в лес снаряд, и тут же колонна начала расползаться по лугу, наполняя воздух грозным рыком. Но вот в тот рык вмешался другой звук: монотонный, мощный. Он доносился сверху и стремительно приближался.

– Воздух!