Жизнью смерть поправ

Его подмывало спросить о дочери и сыновьях, но он не спешил с этими вопросами, понимая уже, что с детьми что-то произошло. Но что? Он ждал, что Мария сама расскажет обо всем. Она же, уткнувшись ему в грудь, пахнущую порохом, пылью, потом и ружейным маслом, едва подавляла в себе рыдания.

Загон редел. Освобожденные один за другим исчезали в темноте, и только десятка два мужчин столпились на лужайке ждать приказаний пограничника. А Барканов никак не решался опустить Марию на землю. Ждал, когда она заговорит.

В это время к ним подошел Хохлачев. Увидев Марию, воскликнул не отдавая себе отчета, что поступает бестактно:

– Мария Петровна! Вы? Как же так? А дети?

Мария зарыдала. Хохлачев, смущенно проговорив: «Ну, дела…» – направился к добровольцам и заговорил с ними откровенно, что предстоит тяжелая борьба и кто не готов к ней, тот может уйти. Несколько мужчин после этого смущенно растворились в темноте. Оставшимся он лично выдавал оружие, расспрашивая, откуда человек эвакуировался и как оказался в плену, – он делал все, как положено делать командиру, принимавшему пополнение, но нет-нет да и оглядывался на Марию с Андреем.

Мария же все не решалась говорить о детях. Все эти дни она проклинала себя, что не послушала Андрея и не уехала к родителям. В гибели сыновей и дочери (она теперь почти не надеялась, что Витя и Женя остались невредимыми) винила только себя и страшилась упрека мужа. Она готова была, сжавшись в комочек, уснуть на этих сильных руках, чтобы никогда больше не проснуться.

Наконец Мария попросила:

– Пусти меня, Андрюша.

А когда он поставил ее на землю, опустилась на колени и припала губами к его руке.

– Прости меня, Андрюша. Нет детей у нас… Нет! Не послушала тебя, дура…

– Ты что, Маня? – воскликнул Андрей, вновь подхватив ее на руки. – Ты что?! – прижал ее к груди. – Успокойся. Расскажи все, как было.

С трудом сдерживая рыдание, Мария рассказала, как бросил ее на дороге Эрземберг, как она шла домой, пока не обессилила совсем, и тогда ее, почти потерявшую сознание, подобрал грузовик. Ее накормили, но молоко пропало. Женщины, ехавшие в кузове, сделали соску из хлебного мякиша и попросили шофера завернуть в какую-нибудь усадьбу за молоком, но в усадьбе их арестовали немцы и айзсарги. Шофера, который ударил немца монтировкой и попытался скрыться в лесу, застрелили.

– Два дня мучилась Галочка… – всхлипывая, говорила Мария. – Два дня! Похоронили ее у дерева, под иголками! – снова зарыдала, но пересилив себя, продолжила: – А Эрземберг поехал в поселок. Несдобровать нашим сыновьям. Нет у нас детей, Андрюша… Нет! Во всем виновата я!

– Это война, Маня…

У Андрея разрывалось сердце от жалости к обессиленной, исстрадавшийся жене, с отчаянием думал он о погибших детях своих, был подавлен вот так неожиданно свалившимся горем, по щекам его катились слезы, но в темноте их не было видно, а говорить себя Андрей заставлял как можно спокойней:

– Варвары на нас напали. Варвары. По всей стране горе, Маня, – в голосе его появился металл. – Я буду мстить! За твои слезы! За смерть детей! Жестокая будет месть! Ох, жестокая!

– Верно, Андрей. Кровь за кровь! – поддержал Барканова Хохлачев, который подошел к ним и, услышав конец разговора, понял все. – Утешать вас, дорогие, не буду. Да и чем утешить? Одно скажу: мстить будем беспощадно!

– В Ригу пробьемся, уедешь, Маня, к своим. Поживешь там, пока прогоним фашистов.

– Нет, Андрюша, я останусь с тобой! Я буду убивать фашистов. Я смогу. Я сумею… – повторяла она, как во сне.

– Точка. Пойдемте к машинам. Поспать нужно часок.

Но ни Мария, ни Андрей так и не уснули, хотя лежали тихо на разосланных шинелях. А как только прозвучала команда «подъем», Мария вновь разрыдалась. Андрей, обняв ее и поцеловав, сказал твердо:

– Если, Маня, ты решила бить врагов, зажми нервы в кулак. Договорились?

Она вытерла уголком косынки слезы и, сдерживая рыдание, пообещала:

– Я постараюсь, Андрюша. Я – смогу.

Когда садились в тупорылые немецкие грузовики, она уже казалась спокойной. Села в кабину рядом с Андреем, прижалась к нему и молча стала смотреть на дорогу, которая вначале медленно, потом все быстрей и быстрей побежала навстречу. Автомат держала на коленях. Бережно. Как ребенка.

Ехали без остановки, словно не было войны, не было кругом фашистов, и Андрей начал уже думать, что они опередили вражеские части и вот-вот встретят полки Красной армии. Он даже сказал об этом вслух, но Мария с шофером промолчали.

Под вечер головная машина остановилась у неширокой, но глубокой реки: мост оказался взорванным. Пограничники пошли было искать брод, но их с противоположного берега обстреляли. Они ответили огнем, а машина попятилась от берега в лесок, где остановилась вся колонна. Все ждали команды, но только через полчаса начали передавать от машины к машине: «Начальники застав – к капитану!»

Подбегая к коменданту, Барканов увидел краскома-пехотинца и подумал с радостью: «Наконец-то! Теперь получат фашисты по зубам!»

Когда же собрались начальники застав и краском, представившись комбатом, заговорил, Андрей понял, что подобные надежды несбыточны…