Жизнью смерть поправ

Этот вопрос рассмешил Марию с Андреем, и они так долго не могли успокоиться, что Женя даже обиделся. Тогда они начали объяснять детям, что картинки в книжках не живые, а в природе все живое, все движется, все меняется ежечасно.

– Вы смотрите и запоминайте названия, какие мы вам будем говорить. А спрашивать не стесняйтесь. Мы больше смеяться не станем.

Вопросы посыпались как из рога изобилия, успевай только отвечать. Вот в таких разговорах они и доехали до комендатуры. Мария ушла в себя, все пояснения давал Андрей. Ее же захватили воспоминания. Именно здесь она нашла свою судьбу. Она приехала сюда добровольно для работы, как говорили тогда, с трудовой молодежью. Квартиру получила в глинобитном домике – ее специально для нее пристроили к дюжине таких же глинобитных одноэтажек, объединенных единой открытой террасой, а вскоре к ее домику пристроили еще один, еще и еще, и местные остряки из комсостава называли тот строительный шедевр лежачим небоскребом.

Сразу за лежачим небоскребом начинались манежи, стрельбище и спортивный городок, где не только рядовые пограничники и их командиры отрабатывали тактические и боевые приемы, но и жены комсостава. Привлекли к тренировкам и Марию. И если у Марии в ее работе все шло ладом, кишлачная молодежь потянулась к ней, а затем, по ее настоятельной просьбе, парней начали допускать на тренировки в военный городок, то у нее самой не все получалось на стрельбе – и тут Андрей Барканов приходил ей на помощь.

И вдруг совсем неожиданное – Андрей предлагает:

– Мария, будь моей женой. Сегодня. Сейчас!

– Вы с ума сошли… Мы совсем не знаем друг друга.

– И можем не узнать. Потом будем жалеть всю жизнь. Через три дня я уезжаю на заставу. Решай.

И она решила…

Сейчас, когда они высадились у того самого лежачего небоскреба (за многие годы здесь почти ничего не изменилось), она вспомнила тот давний разговор, словно он проходил не много лет назад, а совсем недавно. Ей казалось, что она слышит его голос, необычно тонкий, видит его спокойные добрые глаза, чувствует его руки, крепко стиснувшие ее – Мария даже сейчас затаила дыхание, застеснялась чего-то и уткнула лицо в плечо мужа.

– Не жалеешь? – спросил, улыбаясь, Андрей. – А? Может, все же о другой жизни мечтала?

– Глупый ты, глупый…

Они так и не вошли в отведенный им домик. Постояли, прильнув друг к другу, не думая вовсе, что кто-то может их увидеть и осудить. Поцеловались и направились к центру кишлака, где рядом с райкомами партии и комсомола, в сквере, в кольце пирамидальных тополей стоял памятник пограничникам: боец в кавалерийской бекеше и буденовке. В одной руке он держал бинокль, в другой – поводок напружинившейся, готовой к броску собаки. Памятник этот построили комсомольцы района. Они собрали деньги, нашли и привезли скульптора, разбили сквер. Делали все под пристальными, осуждающими взглядами стариков в большущих белых чалмах, с утра до вечера сидевших рядком под тенью такого же ветхого, как и они сами, карагача.

Старики эти как будто отсюда не уходили. Когда Мария спешила на работу рано утром или поздно вечером возвращалась домой, они смотрели на нее ненавистно и похотливо, словно ощупывали высокую грудь, стройные ноги и от удовольствия поцокивали языками. Ее пугали те взгляды, она боялась этих никогда не разговаривавших стариков, ей всегда хотелось съежиться или убежать, но она одаривала их гордым взглядом, не обходила старцев другой улочкой, хотя могла это делать. А когда комсомольцы хоронили в сквере молодую женщину, которую зарезал муж за то, что она захотела вступить в комсомол и, сняв паранджу, пошла на собрание, Мария с болью и гневом спросила:

– До каких пор мы будем подчиняться диким предрассудкам прошлого? До каких пор они, – Мария показала на стариков, все так же молчаливо сидевших под карагачем, – будут навязывать нам законы вчерашнего дня?! Именно они есть вдохновители этого жестокого убийства!

Эти слова, впервые, быть может, здесь высказанные так смело и так громко, будто подхлестнули дехкан. Они развели костер, и многие женщины подходили и бросали в огонь свои паранджи, потом, пугливо озираясь, ежились, но в конце концов побеждали страх, и только одна молодая женщина, с которой ее муж сам сорвал паранджу и бросил в костер, закрыла лицо подолом и с визгом, словно ее резали, убежала домой.

Многим женщинам было трудно перешагнуть через вековые обычаи. И все же первый шаг был сделан наперекор угрозам и жестокостям сторонников прежнего уклада жизни.

В тот же вечер она увидела под дверью сразу две записки с угрозами. А дня через два в нее стреляли.

Старики и сейчас сидели под карагачем. Их, как показалось Марии, стало даже больше. Она внутренне напряглась и невольно сжала руку Андрея. Он удивленно посмотрел на нее и спросил:

– Что с тобой?

– Я их всегда боялась.