Жмурки с маньяком

– Сей-час! – с выражением сказал сыщик. – Я должен больше половины этой суммы Боре Шахматову из «ДЕППы». Еще когда-а занял. – Он отсчитал несколько купюр, остальные положил во внутренний карман пиджака. В другом кармане сыщика лежал портативный, умещающийся на ладони магнитофон и такая же компактная фотокамера фирмы «Кодак». С этими двумя вещами детектив не расставался никогда. Это было его оружие, этим он зарабатывал себе на хлеб. В заплечной кобуре скучал курносый револьвер.

– Дело серьезное, пахнет политикой, – сообщил Хлопков.

Авдеев недовольно скривился.

– А то, чем мы постоянно занимаемся, просто воняет. Наша жизнь состоит из сплошного секса. У меня сложилось такое впечатление, что в нашем городе не осталось ни одной верной супружеской пары, все изменяют друг другу. А мы с тобой – больные, извращенцы. Подсматриваем за ними, фотографируем, записываем.

Глава 3

Не прошло и десяти часов с момента встречи Светланы Турчиной и Мельника, а Светлана думала точно так же, как и Александр Хлопков. «Что я делаю?» – спрашивала она себя, нажимая кнопку звон-ка под серебристыми буквами: Павел Мельник. Над ней нависла шестнадцатиэтажная махина бетона и стекла. Девушка посмотрела вверх, задержав взор на окнах шестого этажа. Ей показалось, что квартира номер 72, где временно устроился брат покойного журналиста, находится именно на этом этаже.

Динамик переговорного устройства, вмонтированный под ажурную решетку, безмолвствовал. Девушка еще раз нажала на прямоугольную клавишу. И – вздрогнула. Динамик ожил, встрепенувшись слабым потрескиванием. Затем – слегка искаженный голос, но Светлана узнала его, тем более что говоривший представился.

– Илья Мельник. Назовите, пожалуйста, свое имя.

Она вплотную приблизила губы к хромированной решетке домофона и, наслав на лицо немыслимое выражение, неестественно низким голосом произнесла:

– Это Светлана.

Фраза получилась более чем казенной, как если бы она сказала: «Это милиция». Опасаясь, что дальше получится «вы арестованы», девушка улыбнулась динамику:

– Мы встретились сегодня в лифте, помните?

«Дура, вначале нужно было позвонить по телефону».

– Я узнал ваш голос, – сухо отозвался динамик.

– Узнали, да? – переспросила она с глупой улыбкой.

– У вас очень красивый грудной тембр, – услышала она. – Он в самые первые минуты дал мне полное представление о вашей внешности. Оно может оказаться неверным, но что-либо изменить не в моих силах. Хотите, я спущусь за вами, и мы вновь окажемся в лифте. Хотя не нужно, а то вы снова испугаетесь. Я жду вас, квартира находится на двенадцатом этаже.

Динамик замолк.

«Он ждет, а я – дура».

С этой удивительно гармоничной фразой Светлана Турчина взялась за ручку двери.

Он стоял в ярко освещенном проеме двери. Искрящееся от обилия стекла бра в прихожей включено было специально для нее; для нее же предназначались и черные очки, которые хозяин поправлял на переносице, – Светлана поняла: он не хочет, чтобы она видела его неживые глаза.

И он сам подтвердил это.

Отвечая на немое приветствие девушки (наверное, он услышал скрип ее шейных позвонков), хозяин, пропуская неожиданную гостью, извинился. А сама гостья стушевалась, ей показалось, что их роли уже во второй раз за день поменялись: она – хозяйка этой роскошной квартиры, а он – гость, извиняющийся за поздний, неуместный визит.

– Простите, Света, что встречаю вас в темных очках. Я не вижу уже много лет, но никак не могу свыкнуться со слепотой. У меня сложился некий комплекс. Бороться с ним – бесполезно. Но я все же принимаю кое-какие меры и… комплексую еще больше.

Он неожиданно рассмеялся.

Светлана остановилась посреди огромной комнаты, утопая туфлями в пушистом паласе. Она не обратила внимание на некоторый беспорядок в квартире: ящики шкафов выдвинуты, их содержимое на полу, платяной шкаф открыт, кое-какие вещи лежат тут же, рядом. Ее поразили окна: не зашторенные, начинающиеся сразу у пола, они, казалось, пронизывают потолок, уходя своей громадой на следующий этаж. И они были живыми. Мягкий неон реклам центральной улицы стремился слиться через пару кварталов с неистовым огнем еще одной улицы; все это играло на безукоризненно чистой поверхности стекол, удваивая, утраивая свой блеск. Вечернее настроение центральных улиц запросто проникало и сюда, на двенадцатый этаж. Декорации получались праздничные, игривые, многообещающие, но главный персонаж был из другого произведения, декорации в его пьесе были черны.

Или не так черны?