Жмых

В один из таких длинных, переходящих в ночь, вечеров я вызвала горничную. Она явилась не сразу, хотя электрический звонок, которым её побеспокоили, слышала даже я у себя в кабинете. С виноватым видом остановилась на пороге: растрёпанная, с наспех наброшенным поверх платья фартуком… Одно из двух: или крепко спала, или принимала любовника — предыдущую служанку Монику я выгнала именно за это.

— Скажите, Паула, для чего вы живёте? — сходу ударила я вопросом в лоб, как дубиной.

Молодая женщина, растерянно прижимая к груди руки, покосилась на стоящую передо мной полупустую бутылку вина.

— Я не понимаю вас, сеньора… — замялась она.

— Но вы ведь, наверное, иногда спрашиваете саму себя — зачем всё это? Бывает такое?

Губы женщины слегка дёрнулись.

— Не-е… скорее другое — «когда всё это кончится».

Её ответ взбудоражил:

— Что вы имеете в виду, Паула?.. Смерть?

— Нет, сеньора, нищету…

— А-а… — разочарованно протянула я: девица, видимо, не утруждала себя размышлениями о бренности бытия.

— Работаешь, работаешь — и всё впустую… — разоткровенничалась вдруг она. — Где уж тут скопить, когда на еду не всегда хватает…

«Философия бедности», — брезгливо морщась, подумала я и равнодушно поинтересовалась:

— И на что же вы копите, Паула?.. На швейную машинку, должно быть?

— Нет, сеньора, на приданое.

— Ах, да… я и забыла… мужчины… — зевнув, пробормотала я. — Как это всё, однако, банально… — и жестом отпустила девушку.

Не банальной была только работа. Причём, сюрпризы случались буквально каждый день. Неприятные — чаще.

В банке всё шло по накатанной колее. Заёмщики исправно тянули свою лямку. Американцы регулярно пополняли мой личный счёт в награду за то, что все эти годы я продолжала усердно и безуспешно «разыскивать» нефтяные залежи. Ни одна живая душа не проявляла интереса к немецким вкладам, что иногда мне даже хотелось начать считать их своими. Но, главное, теперь на всём континенте работали мои филиалы, и даже вновь появилась возможность открыть их в Аргентине. Благоприятным поводом для возвращения «Банка Антонелли» в Буэнос-Айрес послужила внезапная преждевременная кончина Эвиты Перон.

Какой-то уж чересчур загадочной и туманной была эта смерть. Я много о ней думала. Мы с Гугой, ещё не будучи врагами, один раз даже обсуждали её. Своими обычными недоговоренными фразами и полунамёками он дал понять, что Эвиту убили, а я горячо возразила — всем известно, что супруга президента скоропостижно умерла от рака… Разговор, который тогда между нами состоялся, я вспоминаю всякий раз, когда меня охватывает непреодолимое искушение присвоить себе немецкое золото.

«Алчность сгубила аргентинскую красотку, — помнится, сказал Гуга. — Немцы отдали ей ценности на хранение, ей же захотелось — насовсем. Дали много, вернула мало, пожадничала».

«Если бы Эва вдруг утонула или, скажем, отравилась персиками, я бы ещё поверила в эту версию, но рак… Разве его можно искусственно вызвать?» — засомневалась я.

«Не скажите…», — многозначительно протянул Гуга и рассказал мне такую историю: