Жмых

— От ваших громких слов тошнит! Да что вам известно про детские слёзы, чтобы рассуждать об этом?.. Эй, вы! У кого из вас есть дети? Все ли вы знаете об их существовании? Или предпочли слинять, едва узнали, что подружка забрюхатела?.. Хорошо кочевать из города в город и витийствовать на митингах с красивыми лозунгами. А через несколько лет брошенные вами женщины приведут и продадут в публичные дома брошенных вами детей. И они будут ублажать какого-нибудь жирного борова не потому, что я похитила и развратила их, а потому, что вы их бросили! Это вы убийцы и растлители, не я! Я подбираю только то, что вы не захотели заметить. Ваши дети плачут не из-за меня, а из-за того, что вы через них перешагнули… Когда кто-нибудь из вас окажется в борделе и захочет снять девочку, подумайте — не собственную ли дочь вы покупаете!.. — я чувствовала, что всё моё тело сотрясает нервная дрожь, но остановиться не могла, напротив, из груди вырвался грубый издевательский смех. — Вы назвали меня эксплуататором… О да, я эксплуататор! Должно быть, я переняла это у своего деда, надорвавшегося на заготовках чая в Альто-Паране, или у бабки, загнувшейся от чахотки двадцати лет от роду… А, может, этому меня научила моя мать, милая безотказная прачка?.. Она быстрее всех женщин в нашей деревне плюхалась на спину, такое уж у неё было призвание… Или отец, рубщик тростника из Парагвая. К сожалению, я никогда его не видела: он сверкнул пятками ещё до моего рождения, но, видимо, от него я набралась эксплуататорских замашек… А среди вас нет парагвайцев? Нет? Какая жалость! Вот бы вздёрнул кто-нибудь из земляков! Принять смерть из рук соотечественника — слаще мёда… Хотя, постойте, господа революционеры, я вспомнила! Угнетать народ меня научил опекун… Если кто-нибудь из вас окажет любезность и спустит штаны, я покажу всем, как он учил меня это делать…

Я услышала голос Престеса:

— Снимите её оттуда…

И чей-то громкий протест:

— Но команданте!..

— Разве не видите, она помешалась!.. Мы не можем казнить умалишённую.

…Когда меня стаскивали с помоста, я хохотала во всё горло.

В тот же день я была отправлена домой. «Мадам, — сказал Престес, прощаясь со мной, — вне всякого сомнения, вы много настрадались в этой жизни, но это не оправдывает вас. Ремесло, которым вы занимаетесь — постыдно. Если вы честная женщина — бросьте его и посвятите свою жизнь чему-то благородному, возвышенному». «Например, революции? — усмехнулась я. — А что я при этом буду жрать, уважаемый полковник? Прокламации?». «Боюсь, мы не понимаем друг друга».

Слова Престеса потом ещё долго стояли в моих ушах. Впервые в жизни мне сказали о том, что я способна на что-то честное, достойное. Впервые в жизни на меня посмотрели как на человека.

…Таким было моё знакомство с Луисом Карлосом Престесом. Знала ли я тогда, что оно перевернёт всю мою жизнь?

Как я уже сказала, политика никогда не занимала меня. Она казалась мне грязным, бесчестным занятием, идеально созданным для людишек с низкими, мелочными страстями, стремящихся выбиться из грязи в князи и не гнушавшихся ради достижения цели использовать оболваненный ими народ.

В салоне я вдоволь насмотрелась на так называемых радетелей за права трудящихся. Я не видела среди них ни одного, кто держал бы в руках мотыгу или ходил за плугом. Все они, будучи сынками состоятельных родителей, получили хорошее образование в Европе и понятия не имели о том, как добывается кусок хлеба. Тем не менее, они вбили себе в голову, что знают про то, что нужно простым людям, и часами могли разглагольствовать, как их всех осчастливят, доходя в своих праздных спорах чуть не до рукопашной. Я с трудом выносила эту публику — мне претили лицемеры и бездельники. И хоть Престес никогда не появлялся в моём заведении, я считала его одним их них.