Жмых

Как только особняк был полностью оцеплен, раздался зычный голос Хосе Меркадо, призывающий всех, находящихся в доме, немедленно сдаться. В одном из окон на первом этаже тут же мелькнул тревожный свет. Через минуту с десяток полицейских, держа наготове оружие, вышибли дверь и вломились в дом. Задребезжали стёкла распахнувшегося окна, из него тут же выскочила большая чёрная точка; перевернувшись в пыли, человек побежал к центральному входу — увитой плющом узорчатой ограде. Прожектор с полицейской машины сразу поймал его в сноп света — это был Престес. Разглядев на пути западню, он рванул в другую сторону, со всех ног помчался к потаённой калитке — а за ним, рассекая темноту, следовал ослепляющий белый глаз. Антонио, выскочив из укрытия, одним прыжком перемахнул через скамейку и кинулся наперерез полицейским: «Не трогайте его, сволочи!..». Ответом ему был звук передёрнутых затворов и резкий окрик: «Стоять! Не двигаться!». Со ступеней парадного входа торопливо сбегала Ольга: «Не надо стрелять! Мы без оружия!». Схватив за ствол направленное на неё ружьё, она сцепилась с одним из солдат, отвлекла внимание на себя: «Мы вместе! Арестуйте вместе с ним и меня!». Её схватили, скрутили руки за спину, но она, ожесточённо сопротивляясь, продолжала будоражить громкими возгласами соседей и случайных прохожих: «Не стреляйте! Мы сдаёмся!»… Антонио схлестнулся сразу с тремя полицейскими: оттолкнув одного, ударил под дых второго и попытался вырвать винтовку у третьего. «Бегите, команданте!» — вскрикнул он, расчищая дорогу Престесу. Град пуль, сразу выпущенных из десятка ружей, прошили его. Он рухнул наземь. Я захлебнулась истерическим воплем.

…Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я, опустошенная, обессилевшая, оглохшая от собственного крика, почувствовала, что сижу, скорчившись, подогнув под себя ноги, на траве, а тяжёлая, безжизненная голова Антонио лежит на моих коленях: он тускло смотрел в небо полузакрытыми глазами. «Помогите ему… сделайте что-нибудь…» — жалобно просила я суетившихся вокруг меня полицейских. На все мои мольбы — равнодушное молчание.

Когда меня попытались оттащить от Антонио, я вцепилась в него обеими руками:

— Ему нужен врач… позовите врача… — маленькие чёрные дырочки на груди Антонио расплывались под моими ладонями багровыми липкими пятнами.

Пламя игривым щенком на мгновение лизнуло чьи-то толстые губы и подбородок, заросший щетиной: в темноте огненной точкой вспыхнула зажжённая сигарета.

— Сеньора, он мёртв, — услышала я негромкий голос.

— Да нет же, он жив!.. Потрогайте его руки — они тёплые! Видите! Тёплые! Вы должны спасти его! — мягкая, податливая ладонь, как только я отпустила её, покорно скользнула на землю.

— Сожалеем, сеньора, ничего сделать нельзя.

— Я не верю! Он живой!.. Антонио!.. Скажи мне что-нибудь…

Отец Гуга похлопал меня по спине:

— Всё, Джованна, всё, ему больше ничем не поможешь…

— Этого не может быть!.. Ну, пожалуйста, Антонио!.. Ответь мне…

— Почему вы здесь оказались, чёрт вас дери?!.. — донёсся до меня злобный шёпот Меркадо. — Я же велел вам обоим оставаться в доме!

— Что вы наделали… что вы наделали… — тихонько раскачиваясь, беззвучно повторяла я.

Мимо нас провели закованного в наручники полковника. Вскочив на ноги, я метнулась к нему: «Убийца!». Но полицейские повисли на моих плечах, удержали на месте. Престеса затолкали в машину, где его уже дожидалась арестованная Ольга. Я видела, как зашевелились её губы, как вытолкнули страшные слова: «Это вы его убили…»… Голубые глаза смотрели гневно, обличающе: в них не было ни малейшего сомнения. Она знает. Не подозревает, а именно знает… Автомобиль тут же тронулся с места. Истошно вопя, я сыпала проклятиями им вслед, пока Отец Гуга вместе с горничной не увели меня в дом. Там меня, накачав снотворным, уложили в постель.

Я растворилась в отупляющем дурмане забвения. Но едва смежила веки, как кровожадная Геката спустила на меня всех собак: в бредовой горячке виделось мёртвое лицо Антонио: тоненькие струйки крови, сочившиеся с уголков губ, придавали ему плаксивое, жалобное выражение — Арлекин превратился в Пьеро… В кровавые губы впивался перекошенный беззубый рот, заунывно сыпавший латынью под мерный колокольный звон и пение хора: он то возникал в сияющем золотом пламени, то исчезал под сводами стрельчатых окон с цветными стёклами. Я, пытаясь отыскать Антонио, припадала в полупустом храме от одной стены к другой, а он сам усердно от меня прятался в отполированном до зеркального блеска большом ящике с серебряными ручками. Этот ящик, точно живое существо, жеманно набросив на себя белую накидку с чёрным крестом, гарцевал на чьих-то широких сутулых плечах, скрывался за спинами маленьких мальчиков, шедших парами и держащих в руках по огромной зажжённой свече, снова выныривал меж скорбно склонённых под чёрными вуалями голов, кружил, хохоча и отплёвываясь горстями земли, в дымном облаке, и, наконец, бесследно канул в зияющую чёрную дыру…