Жмых

— Конечно, сеньора, от кого же ещё?

Я невольно потрепала ребёнка по голове.

— Как её зовут?

— Тереза.

На мгновение я почувствовала, как сдавило сердце: так звали мою мать. В душу вкрался суеверный ужас — не она ли сейчас восстала предо мной в другом обличье?

— Я не знаю, какая участь мне уготована… — сказала женщина, а я, предчувствуя пышную риторическую выспренность о неизбежности принести себя в жертву во имя благоденствия бразильского народа, мысленно дала слово, что если Урсула хотя бы заикнётся о своей великой миссии, я выставлю её вон; по счастью, скудный словарный запас моей собеседницы не позволил ей воспарить в ораторские выси. — Не хочу подвергать малышку опасности… Если вы не против, сеньора, я бы хотела оставить Терезу вам — на воспитание.

И снова, откуда ни возьмись, перед глазами замаячила давно забытая картина: жалкие строения монастырского приюта в Посадасе, уцелевшие после холеры воспитанники, раболепно выстроившиеся перед важным сеньором, которому вздумалось примерить на себя костюм филантропа, пыльная дорога, увозившая меня от одних горестей — к другим… Рука машинально потянулась за сигаретой.

— Хорошо, Урсула, я заберу девочку, — чиркая спичкой и не спеша закуривая, проговорила я. — Только ответьте на один вопрос. Что вы сейчас чувствуете?.. Нет-нет, я не осуждаю вас… Мне просто интересно, что испытывает женщина, бросая своего ребёнка?

Урсула опустила глаза.

— Я делаю это ради её блага. Вы позаботитесь о ней лучше, чем я.

«Если „позаботиться“ означает — прокормить, то, несомненно, у меня это получится лучше, чем у неё, а если — полюбить, то даже не знаю, есть ли у меня в этом потребность», — подумала я. Но в неожиданном предложении Урсулы виделся некий скрытый знак, я только не могла постичь волю Создателя: через мои руки прошло столько обездоленных детей, которым я исковеркала судьбы, так почему же Он доверил мне ещё одну жизнь? Дал последний шанс?

— Ладно, Урсула, возможно, вы и правы. А теперь послушайте мои условия: я воспитаю Терезу, как родную дочь, у неё будет всё, о чём только можно мечтать. Это я вам могу гарантировать. Но вы мне должны пообещать, что навсегда забудете о её существовании. Отныне её матерью буду я.

Женщина опешила.

— Но если мне захочется увидеть её… — растерянно пролепетала она.

Я была неумолима:

— Сейчас вы видите её в последний раз.

Урсула заметно колебалась. Почувствовав, что она вот-вот с негодованием отвергнет мой ультиматум, я начинала проникаться к ней симпатией, и дала себе слово: если она сделает это — я возьму на содержание их обеих… возможно, устрою Урсулу у себя экономкой… Но сумасбродные идеи победили в женщине хорошую мать.

— Я согласна, сеньора Антонелли… — кусая губы, шмыгнула носом она, — я согласна…

Услышав это, я точно одеревенела.

— Тогда прощайтесь и уходите.

Урсула крепко прижала к себе девочку — та, видя слёзы матери, тоже начала плакать, — а затем выскочила вон из дома. Тереза уже заревела в полный голос. Присев на корточки, я вытерла её щёки платком.

— Не плачь, детка, скоро ты забудешь свою непутёвую мать. Ты слишком мала, чтобы запомнить её надолго. В твоём возрасте память — чистый лист… Что мы будем рисовать на этом листе, дитя моё? — поскольку малышка, всхлипывая, молчала, я ответила за неё. — Нужно сказать — «что вам угодно, сеньора»… — и легонько тронула её нос указательным пальцем. — Дзынь! — она улыбнулась. — Ты такая миленькая, Тереза… настоящая маленькая принцесса!.. Я куплю тебе коралловые бусы… и красивое голубое платье… Мы оденемся, как две госпожи, и пойдём по улице — пусть все завидуют…

Я позвонила в колокольчик. На зов прибежала горничная.

— Сначала накормите её, как следует. Малютка голодна. Только не переусердствуйте — она сильно истощена, это может ей повредить. Потом выкупайте хорошенько и оденьте во всё чистое. Если в волосах вши — остригите налысо… Как справитесь с этим, вызовите мою портниху — пусть снимет мерки и сошьёт ей несколько платьев.

— Да, сеньора.

— Это всё, Моника.

…Наблюдая, с какой жадностью Тереза уплетает пищу, я размышляла над тем, какую роль в моей жизни играет эта маленькая девочка и как сложится её судьба. Я мучилась сомнениями, есть ли хоть какая-то справедливость в нашем хаотичном, неустроенном мире. Почему одни рождаются в золотой колыбели и перед ними с малолетства открыты все дороги, а другие — в помойной яме, и им приходится долго и упорно выползать из неё, тратя на это лучшие годы, озлобляясь, ожесточаясь, черствея душой. И вот, когда, наконец, в руках у тебя оказываются сплошные козыри, достигнутая цель не приносит ни радости, ни облегчения, а ты сам ощущаешь себя трупом: бесчувственной и бездушной оболочкой…