Жнец и его тень

— Туда ему и дорога, подлецу. Жаль только, мне это не зачтётся. Даже скажи я, что сам всех порешил, сотник и виру наложить может за кровопролитие...

Усмехнулся Хан, коснулся ладонью щеки ласково — будто видел в Велеславе дорогого родича:

— Скажи мне, брат, что есть самое страшное прегрешение?

Вот что ответить? Покража? Так вещи вернуть можно, можно новые сделать, сгладится, забудется. Убийство? Так смерть и без того забрать может — чумой да лихорадкой придёт, холодами лютыми. Всегда неподалёку бродит. Но бывает же так, что ранят не тело, но душу, и рану ту не увидеть — а значит не залечить. Точит она сердце, веру в людей пожирает...

— Предательство, — проговорил Велеслав после краткого раздумья.

— Верно, — улыбка Хана сделалась оскалом искусителя, — чтобы выжить людям приходится друг другу доверять. А кто поступается доверием — достоин самой страшной кары. Так много ли чести пролить кровь того, что и так лишён доверия? И не будет ли честью покарать того, кто должен был доверие охранять — но предал?

— Сотника...

— Быстро соображаешь. Но будет нелегко. Нужно будет подобраться к нему поближе — а для этого думать, как предатель. Готов ли ты, Велеслав, наконец забрать, что тебе принадлежит?

«Откажись, — шевельнулся в груди червячок тревоги. — Не подавай руки ордынцу, не отдавайся во власть дурной ведьминой крови». Голос в голове — будто матушка сказывает. Которая с младенчества его бабкиным наследием попрекала, будто он выбирал, каким родиться. Которая отродясь в него не верила, слова поддержки не сказала. Правда, что ли, лучше к ней прислушаться — или пойти за тем, кто встретился первый раз, а уже понимает совершенно? Велеслав привык рисковать — приловчился. Рискнул и в этот раз.

— Говори, что я должен делать.

— Начнём с того, — сабля выскользнула из ножен, холодной сталью прижалась к шее, — что животом своим рискуя, пытался ты защитить уважаемых горожан от безумного степняка. Да один только выжил.

Чиркнул клинок, распарывая кожу, потекло по плечу что-то тёплое да вязкое...

[1] гречишники — блины из гречневой муки

Глава 12. ♜ Есть один путь наверх

Хорошо лежится, тепло да мягко, будто на облаке каком. И голос ласковый зовёт по имени:

— Велеславушка...

Открыл он глаз, сперва один, следом второй: матушка сидит, сонная, простоволосая. И по головушке гладит, как никогда в жизни не гладила.

— Сыночек мой. Проснулся.

Даже совестно слегка сделалось: она из-за него ночь не спала, у постели дежурила, в балаган учинённый поверив, всё ж таки какой-никакой, а сын, своя кровиночка.

«Знаю я, как правильно порезать — кровищи как после побоища будет, — обещал Хан. — Да вреда не причинит никакого».

Дотронулся Велеслав до повязки на шее, подсохло, не болело. Жить будет, вестимо.

— Сколько я проспал, матушка?

— Сутки, почитай, — ответила Ждана. Укорила по-матерински строго: — ты меня боле так не пугай. А ежели бы Дуняша с подружками за ягодой в лес не пошла, тебя не приметила?

— Девки каждый день туда бегают, ничего не боятся, — Велеслав отмахнулся, руку вяло над постелью поднял, — никуда бы я не делся.

— Всегда вот ты так говоришь...

Только сказать успела, в дверь избы заколотили, да так и открыли, не дождавшись. Сотник ввалился, а с ним двое стражников — для безопасности.

— Ну, Велеслав, сказывай! — велел сотник, руки на груди скрестив.

— Чего это деется?! — Ждана с лавки вскочила, орлицей на него накинулась, — Очнулся только человек, а он уже с расспросами пристаёт-донимает! А ещё сотник!

— Так дело больно важное, — невозмутимо отвечал сотник. — Полтора десятка уважаемых людей полегло! А у Велеслава на Некраса зуб давно. Может, он их и порешил?

— Ещё скажи, что горло сам себе перерезал! — продолжала бушевать Ждана. — Как таких разумников вообще в стражу берут, не то что в начальники!

— Ты, женщина, не голоси, — сотник строго поднял руку. — Коли не виноват он, пусть скажет, да и уйду я с миром.

Велеслав скорбно сложил ладони на груди да проговорил голосом сдавленным:

— Окстись, неужто я бы мог один да на десяток выйти? Хоть Некрас и скотиной был порядочной, а всё ж таки правда есть правда. Когда степняки напали, не жалея жизни я его защищал, пока не пал от ран. Что дальше было, не ведаю.

Задумался сотник, подбородок почесал, что-то прикидывая. Видать, поверил, молвил одобрительно:

— Молодец, Велеслав, понимать начинаешь. Ладно, неколи мне. Бывай, как оправишься — жду на службе.

Ушёл сотник, а вскоре и матушка засобиралась, дела-то в избе тоже не переделаны. Остался Велеслав в одиночестве. Полежал-полежал, случившееся обдумывая, и что-то так тошно сделалось. Вроде и комната большая отдельная, что раньше с братьями делил, а будто воздуха не хватает. Выбрался он из постели, штаны и рубаху походя накинул да со двора в загон для скотины вышел. Присел на копну соломы, голову руками подперев, вздохнул тяжко.

Поросёнок любопытный подбежал, пятак свой на колени положил, хрюкнул легонечко. Велеслав его за ушами почесал рассеяно: