Жнец и его тень

— Я, — говорит, — тебя понимаю. Нрав у моей дочери далеко не медовый, не каждый выдержит. Но я сызмальства её знаю — как удумает чего, так и не успокоится, пока не получит желанное. Сможешь сам от затеи со свадьбой отговорить — оба вздохнём с облегчением. А коли нет — то не взыщи, я на её стороне буду. Сам подумай, какой позор: девица первая в любви призналась, традиции не уважила, а ей от ворот поворот дали.

Велеслав кивнул, что услышал, да распрощался поскорее — ясно уже, что казначей ему не помощник. А больше, пожалуй, и не к кому обратиться — матушка с отцом ничего дельного не присоветуют, скажут — женись, нечего нос воротить. К Мировиду идти гордость не позволяет, он его великом разумником считает, как тут признаться, что с девицей разобраться не в силах? Придётся самому крутиться — не впервой. Благо неделя подумать есть — авось придёт в голову что-то дельное.

Вот только неделю Ярогнева обещала, а не дала — всего четыре дня прошло, как под вечер в одном из пустых проходов, что к месту службы ведут, подкараулила.

Спрашивать уж ничего не стала, с угроз начала:

— Ты, Велеслав, прежде чем в другой раз мне отказывать, вот о чём подумай: батюшка мой всем княжеским золотом ведает, к нему даже воевода на поклон ходит. Коли захочет он, чтобы духу твоего здесь не было, так не то что в терем, в город больше не войдёшь.

Ну вот что тут отвечать, как уговорами отделаться? Нелюдем себя выставить, обещать, что как только женой станет, то поколачивать он её будет за каждый проступок? А что, дела семейные, сюда уже даже отец не вхож... Да и то, кажется, на Ярогневу и это не подействует...

Пока мысли Велеслава метались, как бесноватые, пытаясь хоть что сообразить, голос раздался, будто с самих Небес:

— А ты, Ярогнева, прежде чем людей страшать, подумай о том, что не у одной тебя тут отец силой наделён. Вот намекну батюшке, что казначеевой дочери осьмнадцатый годок пошёл, а она всё в девках ходит. Что сокольничий недавно в третий раз овдовел. И пусть пятый десяток разменял, слухи ходят, что до ласк он сильно охоч, ни одна жена не выдерживает — а с твоей натурой огненной будет в самый раз...

Боярышня тут же лицом побелела как полотно:

— Княжна...

— Княжна, княжна, — подтвердила Варвара, — а в будущем ещё и княгиня. Мне на роду написано за порядком следить. Так что ежели узнаю, что ещё кому-то отцовским гневом угрожаешь — мигом за сокольничим замужем окажешься.

И куда только вся дерзость подевалась? Задрожала Ярогнева, как лист на ветру, залебезила:

— Ты не серчай княжна, не серчай. Пошутила я слегка, да перестаралась...

И бочком-бочком с глаз долой исчезла.

Отвесил Велеслав Варваре шутовской поклон, проговорил просто, как раньше разговаривали:

— Спасибо тебе великое. Вот теперь и ты меня выручила — а то съела бы гадюка живьём и не подавилась!

А после улизнуть попытался — пока мысли горестные не вернулись, душа не заболела.

Двух шагов сделать не успел, как окликнула:

— Велеслав! А ну стой, где стоишь!

Не по чину княжне напрямую перечить, остановился. Обошла его Варвара, в глаза взглянула соколом:

— Что ж ты от меня, аки тать лесной, вечно бегаешь?

Разум наплести чего подсказывал, на дела сослаться, на случайности... Не смог. Не захотел. Притянул к себе, к груди прижал — как в последний раз. И впервые за долгие дни тепло вдруг сделалось, будто лёд на сердце растаял. Молчал мгновение — бесконечно долгое, — навсегда в памяти сохранить стараясь.

— Тяжко мне, княжна, с тобою рядом находиться. Улыбку видеть, голос слушать, рук твоих нежных нечаянно касаться, зная, что никогда ты моей не будешь.

Щеки Варвары вмиг румянцем окрасились, застыла, что сказать не зная, только дыхание слышно, частое и жаркое. Выдавила из себя почти жалобно:

— Не называй меня княжной. Хотя бы ты.

Велеслав к губам её наклонился, так близко, как только мог, границу тонкую, незримую... нерушимую не пересекая:

— И что тогда мне делать прикажешь? Если каждый миг рядом, но не вместе, больнее сабли ордынской ранит. Может, дашь разрешение, что в ту ночь я поклялся спрашивать?

Не ответила. Да и глупо было надеяться. Слишком тяжела корона княжеская, чтобы так просто от гнёта её освободиться.

— А раз так, не трави душу. Терем велик, будем жить, как жили.

Хотел было тотчас отпустить, отстраниться, да руки словно одеревенели. Долго пришлось остатки воли собирать, чтобы от тепла волшебного, света своего единственного в вечный холод вернуться.

Но всё ж таки он ушёл, злую судьбу на чём свет проклиная. На этот раз Варвара не стала его останавливать.

В светлицу свою возвратился, на перину упал, руками в подушку вцепился. Уж сколько раз Велеслав себя уговаривал, что нельзя в чувствах своих признаваться, покоя девичьего тревожить, да только верил в глубине души, что коли скажет — легче станет. А вот не стало почему-то. Будто последнюю несбыточную надежду своими руками убил, журавля своего небесного упустил.

Минул час, а может два — совсем он счёт времени потерял. Уж полная луна взошла, свет, сквозь окно пробившийся, серебристые узоры на полу нарисовал.