Жорж. Корсиканские братья. Габриел Ламбер. Метр Адам из Калабрии

— «Лестера»! Я должен был бы это предвидеть; тогда у нас старые счеты, теперь я все понял.

— Что же случилось?

— А вот что: после скачек губернатор любезно обратился ко мне и сказал: «Капитан Ван ден Брук, у вас прекрасная шхуна». Ответить на это было нечего, и он добавил: «Смогу ли я иметь честь побывать на ней завтра?»

— Он что-то подозревает.

— Да, но я, глупец, не подумал об этом, распустил хвост и пригласил его на завтрак на борту, а он согласился.

— Ну и что?

— Вернувшись на шхуну, чтобы сделать распоряжения относительно этого самого завтрака, я заметил, что с пика Открытия подают сигналы в море. Тогда мне пришло в голову, что сигналы могут отдаваться в мою честь. Я поднялся на гору и через пять минут, осмотрев горизонт в подзорную трубу, установил, что на расстоянии двадцати миль находится корабль, который отвечает на эти сигналы.

— Это был «Лестер»?

— Несомненно: меня намерены блокировать; но тебе известно, Жорж, что я не вчера на свет явился; ветер дует на юго-восток, и судно может войти в Порт-Луи, только лавируя вокруг берега; на это занятие ему потребуется часов двенадцать, чтобы достичь острова Бочаров; тем временем я удеру, и теперь я пришел за тобой, чтобы мы удрали вместе.

— За мной? Почему я должен покинуть остров?

— Ах, да! Ты прав, я ведь тебе еще ничего не сказал. Так вот слушай. Какого черта ты исполосовал хлыстом физиономию этому красавцу? Это невежливо.

— Разве ты не знаешь, кто он такой?

— Ну как же, ведь я держал пари против него на тысячу луидоров. Кстати, Антрим — редкостный конь, приласкай его от меня.

— Ну хорошо, а ты помнишь, как четырнадцать лет тому назад в день сражения этот самый Анри де Мальмеди…

— И что?

Жорж откинул назад волосы и показал брату шрам на лбу.

— Ах, да, верно! — вскричал Жак. — Тысяча чертей! Так у тебя на него обида. А я вот забыл всю эту историю. Впрочем, припоминаю: в ответ на его не очень-то любезный удар саблей я дал ему по физиономии кулаком.

— Да, и я уже было забыл это первое оскорбление, а вернее, готов был простить его, когда он вновь оскорбил меня…

— Как же?

— Он отказал мне в руке своей кузины.

— Ну, ты меня восхищаешь, клянусь честью! Отец и сын воспитывают наследницу как перепелку в клетке, чтобы ощипать ее в свое удовольствие путем выгодного брака, и вот, когда же перепелка стала жирной как надо, приходит браконьер и хочет забрать ее себе. Да что ты!? Как же они могли поступить иначе, если не отказать тебе? К тому же, дорогой мой, ведь мы всего лишь мулаты.

— Так я и не был оскорблен отказом, но во время спора он замахнулся на меня тростью.

— В таком случае он не прав. И ты его избил?

— Нет, — ответил Жорж, улыбаясь тому средству улаживать споры, которое всегда в подобных случаях приходило на ум его брату, — я потребовал дуэли.

— И он отказал? Ну что ж, справедливо, ведь мы мулаты. Мы иногда избиваем белых, бывает, но белые не дерутся с нами на дуэли, как можно!

— Тогда я заявил, что заставлю его драться.

— Потому-то в разгар скачек, coram populo[5], как мы выражались в коллеже Наполеона, ты отвесил ему удар хлыстом по физиономии. Неплохо было придумано, но подобная мера оказалась безуспешной.

— Безуспешной?.. Что ты хочешь этим сказать?

— Я хочу сказать, что вначале Анри, в самом деле, хотел согласиться на дуэль, но никто не пожелал быть его секундантом, и все его друзья заявили ему, что подобная дуэль невозможна.

— Тогда пусть бережет память об ударе хлыстом, который я ему нанес; он волен выбирать.

— Да, но сам ты поберегись другого.

— Чего же я должен поберечься? — спросил Жорж, нахмурив брови.

— Несмотря на все доводы, которые он услышал, упрямец настаивал на дуэли, и тогда, чтобы не допустить ее, друзья были вынуждены пообещать ему нечто другое.

— И что же ему пообещали?

— В один из вечеров, когда ты будешь в городе, человек восемь или десять устроят засаду на пути в Моку, захватят тебя врасплох, когда ты меньше всего этого ожидаешь, разложат тебя и отсыплют двадцать пять ударов розгами.

— Подлецы! Но так наказывают негров!

— А кто мы такие, мулаты? Белые негры, и никто больше.

— Они ему обещали так расправиться со мной? — переспросил Жорж.

— Именно.

— Ты уверен?

— Я присутствовал при их сговоре, меня приняли за чистокровного голландца, поэтому не остерегались.

— Ну что ж, — заявил Жорж, — я решил.

— Ты отправляешься со мной?

— Я остаюсь.

— Послушай, Жорж, — сказал Жак, положив ему руку на плечо, — поверь мне, брат, последуй совету старого философа, не оставайся, уедем отсюда.

— Невозможно! Получится, что я сбежал; а кроме того, я люблю Сару.

— Ты любишь Сару?.. Что ты хочешь сказать этим «Я люблю Сару»?

— Это значит, что либо она должна принадлежать мне, либо я погибну.

— Послушай, Жорж, я ничего не понимаю во всех этих тонкостях. Правда, я влюблялся только в своих пассажирок, но они ничуть не хуже прочих, поверь моему слову. Если б ты их отведал, ты бы отдал четырех белых женщин за одну, скажем, уроженку Коморских островов. У меня их сейчас шесть, выбирай любую!

— Спасибо, Жак. Повторяю тебе, что не могу оставить Иль-де-Франс.