Жозеф Бальзамо. Том 1

Разумеется, она сама могла бы вести свое дело, внести его на судебное рассмотрение, выступить в заседании и исполнить решение лучше всякого адвоката, прокурора и судебного исполнителя, но она была графиня Беарнская, и это имя многому становилось препятствием. В итоге же, снедаемая страхами и сожалениями, подобными тем, что терзали божественного Ахилла, когда он засел у себя в шатре и притворялся, будто не слышит звуков боевой трубы,[84] она, вооружась очками, проводила дни за расшифровкой старинных пергаментов, а по ночам, закутавшись в персидский халат и распустив седые волосы, произносила перед подушкой речи, защищая дело о наследстве, которое оспаривало семейство Салюс, причем всякий раз выигрывала дело благодаря собственному красноречию и всякий раз оставалась им настолько довольна, что желала бы и своему адвокату обладать подобным красноречием в подобных же обстоятельствах.

Само собой понятно, что при таком ее настроении приезд Шон, представившейся как м-ль Флажо, приятно поразил графиню.

Молодой граф был в армии.

Человек верит тому, во что хочет верить. Поэтому графиня Беарнская приняла слова м-ль Флажо за чистую правду.

Конечно, когда графиня немножко поразмыслила, у нее возникли легкие подозрения: она уже лет двадцать была знакома с мэтром Флажо, раз двести бывала у него на улице Львенка Св. Спасителя, но что-то ей не помнилось, чтобы хоть однажды с квадратного ковра, казавшегося ей совершенно крохотным в сравнении с огромностью кабинета, повторяем, чтобы хоть однажды к ней обратились глаза ребенка, привыкшего приходить в кабинет к отцу в надежде получить леденец из бонбоньерки клиента или клиентки.

Однако тогда пришлось бы задуматься и о ковре стряпчего, пришлось бы опознавать ребенка, который мог играть на этом ковре, словом, копаться в воспоминаниях, а м-ль Флажо была м-ль Флажо, вот и все.

Более того, она только что вышла замуж и — вот он главный козырь против недоверия! — вовсе не нарочно приехала в Верден, а завернула по дороге к мужу в Страсбург.

Вероятно, графине Беарнской следовало бы попросить у м-ль Флажо письмо, удостоверяющее, что она это она, но разве отец не может послать без рекомендательного письма собственную дочь, дав ей некое поручение, а потом, в конце концов, где повод для подобных опасений? На чем основываются такие вот подозрения? Неужели кто-то поедет за шестьдесят лье с единственной целью наплести с три короба?

Ну, будь графиня богата, бери она с собой в дорогу, словно жена какого-нибудь банкира или откупщика, гардероб, роскошную посуду, бриллианты, тогда можно было бы заподозрить заговор, составленный разбойниками. Но графиня Беарнская изрядно смеялась, когда порой представляла себе, какая добыча ждет разбойников, неосмотрительно решивших ограбить ее.

И вот едва Шон, обряженная в платье, какое носили дамы из третьего сословия, укатила в дрянном, запряженном одной-единственной лошадью кабриолете, который она взяла на предпоследней почтовой станции, оставив там свой экипаж, как графиня Беарнская, убедившись, что настал час, когда необходимо пойти на расходы, погрузилась в старую карету и так подгоняла возницу, что проехала через Ла-Шоссе часом раньше дофины, а у заставы Сен-Дени была всего часов через шесть после м-ль Дюбарри.

Поскольку багаж нашей путешественницы был весьма невелик и ей хотелось поскорей узнать новости, она велела остановить карету на улице Львенка у дома мэтра Флажо.

Само собой разумеется, не обошлось без того, чтобы кучка зевак не собралась вокруг почтенного рыдвана, который, казалось, вышел из конюшенного ведомства Генриха IV, чью любимую карету он и напоминал своей основательностью, монументальностью и занавесками из заскорузлой кожи, перемещавшимися с чудовищным скрипом по прутьям из позеленевшей меди.

Улица Львенка не слишком широка. Графиня Беарнская своим величественным экипажем совершенно перегородила ее. Расплатившись с возницей, она приказала ему доставить карету на постоялый двор, где имела обыкновение останавливаться, и который носил название «Поющий петух», а находился на улице Сен-Жермен-де-Пре.

Держась за засаленную веревку, она поднималась по темной лестнице обители г-на Флажо; прохлада, царившая там, принесла некоторое облегчение старой даме, которую утомили быстрая езда и духота в карете.

Как только служанка Маргарита доложила мэтру Флажо о приезде графини Беарнской, он подтянул панталоны, которые по причине жары спустил довольно низко, напялил на голову парик, всегда предусмотрительно лежавший в пределах досягаемости, и надел бумажный халат в рубчик.

Приведя себя таким образом в приличный вид, он с улыбкой на устах устремился к двери. Однако в улыбке настолько явственно сквозило изумление, что графиня сочла необходимым подтвердить:

— Это я, дорогой господин Флажо, я, собственной персоной.

— Да, да, ваше сиятельство, — отвечал мэтр Флажо, — я вижу.