Жозефина

С начала 1797 года нужно было возобновлять военные действия. А Бонапарт, подхвативший лихорадку на бивуаках в болотах в окрестностях Мантуи, очень страдал и ослаб, что приводило в отчаяние его армию. Стендаль описал его таким, каким он был в тот момент: с таким бледным и осунувшимся лицом, что враги говорили о нем: «Он желт и этим доставляет нам удовольствие!». И выпивали за его скорую смерть. «Лишь глаза и пристальный, проницательный взгляд обнаруживали великого человека. Этот взгляд завоевал целую армию; она прощала ему тщедушный вид, за это она любила его еще больше. Нужно вспомнить, что эта армия состояла из молодых, легко возбуждающихся южан. Они часто сравнивали своего маленького капрала с величественным Мюратом, и предпочтение отдавали этому тщедушному человеку, но уже обладавшему великой славой»[9], — так написал Стендаль.

Австрия собиралась сделать последнее усилие. Крупные города поставляли государству волонтеров. Венские батальоны получили от императрицы знамена, вышитые ею собственноручно.

Бонапарт был в Болонье, когда 10 января 1797 года он узнал, что австрийцы в количестве шестидесяти тысяч человек начали наступление в Монтебальдо и по равнинам Падуан. В ночь с 13 на 14 января они были на плато Риволи. После грозовых дождей небо прояснилось. При ярком свете луны главнокомандующий рассматривал позиции противника. Враги заполняли пространство между Адиджем и озером Гарда. Атмосфера была накалена. Костры бивуаков указывали примерно на сорок или пятьдесят тысяч австрийцев. Французы должны были прибыть на следующий день в шесть часов утра в количестве лишь двадцати двух тысяч человек. Никогда еще Бонапарт не проявлял такой молниеносной быстроты в понимании ситуации, принятии решений и исполнении их. 14 января он выиграл сражение при Риволи, с только что одержавшим победу дивизионом Массена он прошагал всю ночь с 14 на 15 января. 16-го вечером он был перед Мантуей. 17-го он одержал верх при Фаворите. За три дня австрийская армия сократилась наполовину, была полностью дезорганизована, ослаблена несметным количеством раненых и убитых, потеряла пленными двадцать две тысячи человек, свою артиллерию и обозы. Четыре дня дивизион Массена продвигался и побеждал без передышки, перемещаясь по ночам, а днем сражаясь. Бонапарт мог гордиться: его солдаты превысили даже знаменитую скорость легионов Цезаря. Он писал тогда: «Римские легионы, говорят, делали по двадцать четыре мили в день; наши полубригады делают по тридцать, а в перерывах сражаются». Но в то же время он писал Карно: «Единственное, что меня интересует — это уважение немногих людей, таких как вы, уважение моих товарищей и солдат, иногда еще мнение потомков, да сверх всего моя чистая совесть и процветание моей отчизны».

3 февраля в Мантуе капитулировал Вюрмсер. Предложив старому генералу достойные условия капитуляции, Бонапарт не захотел присутствовать при его унижении и был уже в Романье, когда побежденный и его штаб проходили перед французскими войсками. Нарочитое безразличие, с которым Бонапарт уклонился от такого лестного для него спектакля, когда знаменитый маршал, главнокомандующий австрийских войск во главе всего своего штаба вручил бы ему свою шпагу, вызвало удивление у всей Европы. Несколько дней спустя он написал Директории: «Я предпочел выказать французское великодушие Вюрмсеру, семидесятилетнему генералу, с которым судьба обошлась жестоко: он не прекращал проявлять постоянство и смелость, которые история отметит».

Война с Австрией была приостановлена, но война с папским престолом продолжалась. 10 февраля Бонапарт послал Жозефине такое письмо: «Вот уже два дня мы в Анконе. После небольшого обстрела мы одним ударом взяли крепость. Мы захватили тысячу двести пленных, пятьдесят офицеров я отпустил восвояси. Я все еще в Анконе. Я не прошу тебя приехать, потому что еще не все закончилось, но через несколько дней, думаю, все будет кончено. К тому же эта страна уныла и все испытывают страх. Завтра отправляюсь в горы. Ты мне совсем не пишешь, а ты должна сообщать мне о себе каждый день. Гуляй каждый день, прошу тебя, это пойдет тебе на пользу. Осыпаю тебя тысячью поцелуев. Никогда еще так не скучал, как на этой войне. Прощай, мой нежный друг, думай обо мне».

13 февраля другое письмо, также из Анконы: «Не получаю известий от тебя и не сомневаюсь, что ты меня больше не любишь. Отправил тебе газеты и разные письма. Отправляюсь в горы. Как только буду знать, где остановлюсь, я вызову тебя к себе, это самое дорогое моему сердцу желание.